Портретик бел: Портрет на заказ по фото Минск, приятные цены

Портреты маслом на заказ по фотографии в Минске. Картины для современного интерьера.

Портрет дочери

Холст, масло. 50х60см. 2016г.

Андрей Малахов

Холст, масло. 50х60см. 2013г.

Портрет ребенка

Холст, масло. 40х50см.2016г.

Портрет Алёны

Холст, масло. 50х60см. 20010г. (по мотивам работы Pino Daeni)

png»>

Портрет Игоря Блинова

Холст, масло. 50х60см. 2010г.

Ню

приватный заказ

Натюрморт

Холст, масло. 2014г. Продана

Летний пейзаж

Холст, масло. 1999г. Продана.

Мужской портрет

Холст, масло. 50х70см. 2016г.

Является ли бел-чырвона-белы флаг экстремистским символом в Белоруссии?

(Добавление сюда: http://bouriac.ru/ARTICLES/Traitors_2020.htm)

Можно ли считать БЧБ и «Погоню» на территории Белоруссии ещё
и экстремистскими символами, применяемыми для возбуждения это-
го самого экстремизма? Наверняка уже да. Лично я к такому выводу
пришёл, когда увидел во дворе БЧБ-раскраску декоративно поло-
женного камня на клумбе. У кого как, а у меня от этого экстре-
мизм возбудился: захотелось прибить тех, кто испоганили
камень. Вот просто мордами о него. Чтобы негодяи не портили
клумб и т. п. Может, я не хочу такой раскраски камня (она ему
не подходит; там вообще никакая раскраска не нужна), а меня
даже не спросили. Типа я тут никто. А сипатовцы ж хотя бы
камней на клумбах возле подъездов не пачкают. И на стволах
деревьев в парке не рисуют своих красно-зелёных полосочек: не
лезут так настырно в МОЁ визуальное пространство (точнее, в
его свободные остатки), а в СВОЁМ они пусть хоть передавятся.
Я вот почему-то не рисую своих любимых символов на «общих»
объектах, хотя очень хочу распространения своих взглядов.

Даже на собственной либерастской морде ты лучше ничего не
рисуй, потому что она тоже не совсем твоя, если я её вижу. А
немножко общественная. А если рисуешь, то хотя бы не появляйся
там, где хожу я. Сиди дома. Кстати, ты и татуировками своими
сраными уже вполне достаёшь, как будто напрашиваешься на сди-
рание с тебя кожи: с живого — чтобы другим неповадно было.
Чтобы всякое чмо знало, что свобода чма заканчивается там, где
начинаются помехи нормальным людям. Я ведь не нашиваю на
одежду плакатика с надписью «По-моему, все татуирнутые —
стадные дураки и дегенераты, должные вымирать». Не нравится
надпись — не читай. Я же персонально тебе в ухо своё мнение
не вкрикиваю, ногами тебе его не вколачиваю. А что для тебя
оно оскорбительно, так это твоя проблема. Усвой, тупое говно,
что общее пространство должно быть максимально очищенным от
далеко не всеми одобряемых «мессиджей». Твоя свобода заканчи-
вается там, где начинается моя. Твои мерзкие татуировки —
нахальная пропаганда твоего убогого либерастизма. Если я
вместо упомянутой надписи нацеплю для краткости что-то похожее
на свастику или на кельтский крест или ещё что-нибудь этакое,
намекающее на неприятие педерастизма, сдачи европейской
территории неграм с азиатами и прочего дегенератства, ты же
первым, падаль, заверещишь от возмущения и понесёшься с
доносом в ненавистную тебе милицию.

ФРАНЦУЗ, ЗАБОЛЕВШИЙ РОССИЕЙ – Огонек № 34 (4762) от 01.09.2002

Когда Рене Герра показывает свои приобретения специалистам, у них начинают трястись руки

ФРАНЦУЗ, ЗАБОЛЕВШИЙ РОССИЕЙ

Когда начинаешь рассказывать о литературно-художественной коллекции французского слависта Рене Герра, посвященной первой волне русской эмиграции, то тебе либо не верят, либо у тебя самого не хватает слов рассказать, что же это такое. Несколько тысяч картин Александра Бенуа, Анненкова, Чехонина, Бакста, Шаршуна и других. Десятки тысяч книг, из которых тысячи с личными подписями авторов, сотни писем Бунина, Цветаевой, Гиппиус и Мережковского, Ремизова, тысячи писем Бальмонта. Многие архивы выдающихся деятелей культуры русского зарубежья хранятся у Герра целиком. Десятки тысяч бесценных единиц хранения, говоря языком архивистов.

ЧТО ЦЕНЯТ ЗАПАДНЫЕ КОЛЛЕКЦИОНЕРЫ

— Рене, ваша баснословная коллекция художественных архивов русской эмиграции первой волны известна лучше, чем вы сами. Вы же достаточно молодой человек, чтобы заниматься такой относительной «древностью», да еще, насколько я понимаю, получив ее из первых рук.

— Я родился в 1946 году, по профессии славист, почти тридцать лет преподаю русский язык. Но прежде всего, конечно, я коллекционер. Родился и вырос на Лазурном Берегу, где судьба и столкнула меня с русской эмиграцией. Мне было лет десять, когда одна бабушка стала давать мне уроки русского языка. Поскольку она не говорила по-французски, это были особые уроки. Она учила меня русской грамоте, причем по дореволюционной азбуке со старой орфографией. В двенадцать лет я уже знал наизусть — не все, конечно, понимая, — множество стихов Пушкина, Лермонтова. Из-за этого, я бы сказал, у меня утробное, эмоциональное отношение к России. Я учил русский не в лицее, и не в Институте восточных языков, где имею честь преподавать с 1975 года. Это часть моей личной жизни.

— А как вы потом стали секретарем Бориса Зайцева?

— К ужасу своих родителей, которые хотели, чтобы я стал врачом или адвокатом, я, получив в 1963 году аттестат о среднем образовании, поехал в Париж, чтобы изучать русский язык дальше. Там быстро окончил Институт восточных языков, Сорбонну и, решив для магистерской диссертации написать о русском эмигранте, выбрал Бориса Зайцева. Это было дважды смело — писать о живом авторе и об эмигранте. Меня отговаривали. Забегая вперед: когда в 1981 году я писал о нем докторскую диссертацию в Сорбонне, мне говорили, что это очень мило — писать о несуществующем писателе. Было столетие со дня его рождения, и в России не появилось ни одного упоминания о нем. «Вы что, с ума сошли?» — говорили мне в Париже те, кто думал, что советской власти конца не будет. Так что моя единственная заслуга в том, что я понял ценность русской зарубежной культуры. Когда в 1967 году я пришел к Борису Константиновичу Зайцеву и потом пять лет был его секретарем, это было общение с последним патриархом классической русской литературы. Тем более что в эти же годы я, могу сказать, дружил с Юрием Павловичем Анненковым, с Георгием Адамовичем, с Владимиром Васильевичем Вейдле, с Юрием Терапиано, с Ириной Одоевцевой, с замечательным писателем и художником Сергеем Ивановичем Шаршуном — это была целая плеяда. И они тогда никому во Франции не были нужны. В конце 60-х, когда они были живы и в здравом уме, любому заезжему советскому литературоведишке тут же давали в Сорбонне аудиторию, их же не пригласили ни разу! Ни Вейдле, ни Адамовича, ни Зайцева, у которого были книги о Тургеневе, Жуковском. Ни разу!

— Рене, с прошлой нашей встречи в Москве прошло четыре года. Тогда вы сказали, что ваша коллекция — это живой организм, который должен развиваться. Как этот организм сейчас поживает и развивается?

— Да, коллекция развивается, в ней много чего прибавилось. Мне удалось приобрести несколько десятков прекрасных работ, в том числе Анненкова и Чехонина, моих любимых художников.

— А какова вообще техника приобретения русских художников в Париже?

— Если интересно, могу рассказать насчет Юрия Анненкова. Я много лет собираю книги с иллюстрациями русских художников-эмигрантов. Это одна из важных частей моего собрания. Как-то случайно зашел в один книжный магазин недалеко от Люксембургского сада и спрашиваю, нет ли у них книг с иллюстрациями Сомова, Анненкова, Ларионова, Гончаровой, Алексеева и так далее. Дама в магазине была немного в курсе. Она знала эти фамилии, особенно Билибина, книги с иллюстрациями которого сейчас котируются в Париже. Она говорит: «Знаете, сейчас у меня ничего нет, был Бакст, но книга ушла». Замечу, кстати, что книга была роскошная плюс оригинал, который сам по себе стоил бы десять или пятнадцать тысяч долларов, а она продала все это вместе по цене одной книги. Но не суть. «И вот, — говорит, — какой-то высокопоставленный чиновник оставил тут в папке какие-то работы». А, надо сказать, это книжный магазин с некоторым уклоном в эротику. В эротику высокого класса, конца XIX века. «Он оставил две работы на обмен. Не на продажу, поскольку в деньгах не нуждается, а на обмен, если я найду книгу, которая стоит три или четыре тысячи долларов».

— Она открывает папку, и там оказывается…

— И там оказываются две гуаши примерно метр на метр величиной — Юрия Анненкова. Небесной красоты крутая эротика. Авторство его я бы определил на глаз. Одна была подписана J. A. — Жорж Анненков, а другая не была подписана. Толстая бумага 30-х годов, и работы я бы определил как сделанные в конце 40-х. Мало кто знает, что у Анненкова в Париже вышли две эротические книги, продававшиеся из-под полы сразу после освобождения Франции, в 1945 — 1946 годах. И, по-видимому, после появления этих книг — это были раскрашенные картинки с отдельными литографиями — к нему поступили заказы на серию такой крутой эротики.

— Устному описанию подлежит?

— Одна большая работа — это женщина, лицо которой закрывают спадающие вперед волосы, она полуобнажена, кружевные лиф и трусики, и она писает. Видно интимное ее место и горшок. И рядом стоит мужчина и онанирует. Лицо его видно, это Юрий Анненков, автопортрет. Но эти работы не продаются, они на комиссии.

Через месяц или два мне звонят из магазина: работы можно купить, но одну их хозяин забрал назад. Как раз эту, с писающей девушкой. Дама спрашивает, знаю ли я, что есть даже специальный французский термин для тех сексуально озабоченных людей, которые могут возбуждаться только при виде такой сцены? Я говорю, что нет, простите, не знал. И вот я прихожу, там две работы. Недорого, скажу откровенно.

— Сколько примерно?

— Каждая по тысяче долларов. Копейки. Мне тут же предложили десять тысяч, но я, естественно, отказался. Потом, через несколько месяцев, новая партия. Опять этой с горшком не было. Потом еще три. И вот в начале июля, буквально перед отъездом в Москву, я смог купить последнюю, дама не обманула. Хотя цена постепенно поднималась: одна тысяча, две, три, и последняя была за шесть тысяч долларов. И теперь у меня восемь работ этой серии. Если их окантовать, это большие работы, целая выставка. У меня были директора российских музеев в гостях. Когда я показал им это, они чуть с ума не сошли.

— Жизнь коллекционера на самом деле, наверное, вся складывается из таких будоражащих кровь эпизодов?

— Последнее приключение оказалось не совсем удачным. Два месяца назад я впервые поехал в Англию, поездом под Ла-Маншем. На «Сотбис» были выставлены остатки мастерской Анненкова. Еще двадцать пять лет назад я мог все это купить, но то денег не было, то не было времени ехать за ними в провинцию. Когда умер Юрий Анненков, осталась его вдова Мадлен, француженка, которая на тридцать лет была его моложе. Она предложила его работы, остававшиеся дома, французским музеям. Те сказали, что это барахло их не интересует, она может его выбросить на помойку. Я кое-что купил, но всего купить не могу. Поскольку ничего не продаю и оборота у меня нет. После смерти вдовы ее родственник, полковник французских ВВС, отвез это в провинцию. Я купил там часть библиотеки Анненкова, а картины он не хотел продавать, потому что там были работы Цадкина и других известных художников, стоившие больших денег, и полковник боялся, что у него возникнут сложности с налоговыми органами. По-видимому, теперь этот полковник тоже умер, и его наследники держали это все в каком-то амбаре, потому что часть просто сгнила. И вдруг я читаю, что все, что осталось, продается на «Сотбис». Портрет Анны Ахматовой, под которым я пил чай, и все остальное. Я поехал накануне, чтобы предварительно посмотреть выставку. Вы не поверите, но там были выставлены все мои открытки, письма Анненкову в конвертах и фотографии 1969 года, когда я еще был студентом в общежитии и он приходил ко мне писать мой портрет. Я не смог купить этот лот, который целиком ушел за двадцать тысяч долларов, да и смешно было бы покупать собственные фотографии и письма.

— А неудача в чем?

— Я не смог купить то, что хотел. Портрет Анны Ахматовой, это понятно. Он ушел за сто пятьдесят тысяч долларов. Его пытались купить два моих знакомых, но дошли только до пятидесяти тысяч, а дальше кишка оказалась тонка. Купил какой-то англичанин. Было много людей из России, но никакого интереса не проявляли. Зато Кончаловский ушел за четыреста тысяч долларов. А я хотел купить его портреты Пильняка, Всеволода Иванова, Андре Жида — уже парижского периода, — всего десять портретов. Даже занял деньги, у меня было двадцать тысяч долларов. Но они ушли за сорок тысяч. Четыре тысячи за работу — не так уж и дорого, но все вместе я не потянул. С горя купил двадцать семь графических работ, неплохие, полуабстрактные, два автопортрета, все за двенадцать тысяч долларов. Я знал, он делал их для книги, которая вышла в начале 1950-х годов, — «Одевая кинозвезд». Я бы сказал, скорее «раздевая кинозвезд». Из папки вынули только маленький его портрет Троцкого, который, причем, он делал не с натуры, и этот портретик ушел за сорок тысяч долларов.

— Это что касается Анненкова. А что Чехонин?

— Мне звонит перекупщик и предлагает работу Чехонина за две тысячи долларов. Графика большого формата. Я возвращаюсь домой и даю себе десять минут, чтобы найти, где я ее видел. Открываю монографию Эфроса 1924 года «Сергей Чехонин». Она у меня есть на английском, на французском, на немецком и так далее. Там нет. Беру каталог большой выставки в Лейпциге 1914 года. Нет. Беру первый номер «Жар-птицы». Это лучший художественный журнал ХХ века, который выходил в Берлине в 1921 году. Каким-то чудом я купил в Париже оригинал обложки. Продавал француз. Мне показалось, что это из коллекции Сергея Ярославича Эрнста. Две розы и бабочки, акварель. Я прихожу и спрашиваю: «Сколько?» На листе сама работа и этюды к ней по краям. Он говорит: «Две тысячи долларов». Я даю деньги. Он говорит: «А почему вы не торгуетесь?» Я говорю: «Вы просите две тысячи, вот они, «налом». Будь я торгашом, я мог бы ее в тот же день продать за двадцать, за сорок тысяч долларов. Это уровень Третьяковки или Русского музея. И вот в том же номере «Жар-птицы» первая большая заставка — эта работа 1912 года, которую я приобрел несколько месяцев назад. Судьба.

— На ловца и зверь бежит.

— По-французски есть еще более точное выражение: «Премия знатоку». Но возвращаясь к Юрию Анненкову. Находка века. То, что я искал подсознательно тридцать лет. Один из двенадцати экземпляров «Двенадцати» Блока — на особой бумаге и целиком раскрашенный от руки самим художником. Двадцать акварелей Юрия Анненкова. Новое видение знаменитых «Двенадцати». Возможно, к 300-летию Санкт-Петербурга мы это здесь издадим. Когда я это купил, я кое-кому показывал. Люди бледнели, зеленели, и у них начинали дрожать руки. Один человек, который был у меня дома, предложил мне тридцать пять тысяч долларов.

— А вы за сколько это купили?

— Я не скажу, неважно. Я ему говорю: «Нет». Он: «А семьдесят тысяч долларов вас устраивает?» Я говорю: «Перестаньте, мне придется вас выставить, я и за миллион долларов не продам». Тем более что у меня есть один из коллекционных экземпляров — экземпляр Радлова с дарственными надписями Блока, Алянского и Анненкова, где последний благодарит Радлова за шрифт. Это должно быть издано в футляре — сто нумерованных экземпляров. Это должно окупиться с лихвой. Книга фантастическая, там даже есть отпечатки пальцев самого Анненкова.

— А остальные раскрашенные экземпляры есть?

— Был известен только один экземпляр, самого Блока. Он в Пушкинском доме. Только две страницы раскрашены — «Учредительное собрание» и «Катька». Из только что вышедшего журнала «Антиквариат» выяснилось, что в России нашелся экземпляр, где шесть рисунков. А у меня все рисунки целиком раскрашены Анненковым. Даже издательская марка «Альбатрос» раскрашена. По сути, это совершенно новая книга — на старом фоне, естественно. Причем все это на особой бумаге, не простое издание. Притом что в России первое издание «Двенадцати» 1918 года, то есть общее третье издание поэмы, но первое с иллюстрациями Анненкова, стоит в среднем около пятисот долларов. Часто они обрезаны, потому что большой формат.

ТАЙНЫ РУКОПИСНЫХ АРХИВОВ

— Хочу поменять немного тему. Я знаю, что у вас есть архивы многих известных деятелей русской культуры. В том числе Галины Кузнецовой, поэта, последней любви Ивана Бунина, автора «Грасского дневника».

— Если в двух словах, я был с ней знаком, несколько раз встречался еще при жизни Марги Федоровны Степун, с которой они вместе жили. Они тогда переехали из Нью-Йорка в Мюнхен. У меня была хорошая рекомендация — письмо Бориса Константиновича Зайцева с добрыми словами обо мне. В конце концов она завещала мне свой архив. Когда она скончалась, мне сообщили об этом, и, бросив все дела, я помчался в Мюнхен. Там было все опечатано. Поскольку у меня были все нужные бумаги, я вошел. Оказалось, что до моего приезда, ночью, кто-то там все перерыл. Этот человек уже скончался, я его не назову, не пойман — не вор.

— Немец, француз?

— Нет, русский. Я не знаю, на кого он работал. Это был 1976 год, тогда советская власть охотилась за этим архивом. Короче, я все погрузил в машину, которая у меня была, осталось только место для шофера. Там был «Грасский дневник», намного больше опубликованного. Там были все любительские фотографии Галины Николаевны — летопись ее жизни около Бунина на юге, в Грасе. Многое она послала сюда, когда готовился том «Литературного наследства», но многое осталось. Там было много писем ей, например письма от Ходасевича и от Зайцева. Кроме того, я унаследовал всю библиотеку, там множество книг Бунина, Ремизова, Зайцева, Ходасевича с надписями ей.

— Материалы будущего бунинского музея в Грасе?

— Да, это была бы прекрасная идея — купить сохранившийся дом в Грасе, где жил и работал Бунин. У меня есть материалы на несколько музеев. Но проблема, кто там будет сторожем, кто будет это все поддерживать. Я профессор, не миллионер. Но бунинский архив у меня очень богатый. Насчет же отношений между Галиной Николаевной и Маргой я, как их душеприказчик, говорить не могу. Это личные отношения.

— А как вы относитесь к фильму Алексея Учителя «Дневник его жены»?

— Если в двух словах, то этот фильм мне категорически не понравился. Я смотрел его на кассете, которую мне привезли из России. Я очень уважаю Андрея Смирнова, с которым знаком много лет и который был у меня еще задолго до конца советской власти. Я знаком с его дочерью Дуней Смирновой. В свое время они предлагали мне принять участие в фильме в качестве консультанта. Я отказался и правильно сделал. Фильм мне категорически не понравился.

— Но вы представляете, сколько людей узнали и Бунина и о Бунине то, чего даже не представляли, но что было?..

— Хорошо, пусть лучше читают его книги, читают «Грасский дневник» Галины Кузнецовой. А «Дневник его жены»… Я показал тогда, но не дал десятки неопубликованных фотографий интимного Бунина. Понимаете, сама тема скользкая. Все там слишком тонко. Действительно, они жили вчетвером. Но Вера Николаевна Бунина — у меня есть ее неопубликованный портрет тех лет, конца 1920-х годов, работы Стеллецкого, — она делает вид, что Галина — ученица Бунина, и все. А у меня есть все любовные письма Галины Николаевны Бунину, которые он вернул ей после разрыва. У меня есть вся эта переписка, неопубликованная, но я и не могу публиковать, это дело щепетильное, и не мое это дело. Я даже их не читал, так, заглянул. А Вера Николаевна очень достойный человек, что доказала, написав «Жизнь Бунина». Конечно, это кажется сегодня немыслимым — под одной крышей живут вчетвером. Не менее сложны были отношения Веры Николаевны и Зурова. Как бы сын. А он был сумасшедший, неприятный человек. У меня есть письма времен оккупации — он бил палкой Ивана Алексеевича, старого уже человека. Потому что был псих. Поэтому, говоря по-русски: не тронь, а то завоняет. Нет, фильм получился какой-то дешевый.

— И последний вопрос: ваши впечатления от нынешней России?

— Знаете, с 1993 года я каждое лето проводил в России, наверстывая то, что двадцать лет был невъездным сюда. С 1998 года летом не приезжал, только зимой на две недели Рождества и Нового года, и то только в Питер. Главная цель нынешнего приезда — быть здесь без всякой цели, только для общения с людьми. Мне одна русская речь доставляет неизъяснимое удовольствие.

Игорь ШЕВЕЛЕВ

На фотографиях:

• Г РЕНЕ ГЕРРА. К. КОРОВИН. МОНМАРТР. 1930 Г. МАСЛО
• Г РЕНЕ ГЕРРА. К. КОРОВИН. ЦЫГАНКА, ИГРАЮЩАЯ НА ГИТАРЕ. 1922 Г. МАСЛО
• Г РЕНЕ ГЕРРА. З. СЕРЕБРЯКОВА. ОБНАЖЕННАЯ. 1930 Г. ПАСТЕЛЬ
• Г РЕНЕ ГЕРРА. С. ПОЛЯКОВ. САКРЕ-КЕР НА МОНМАРТРЕ. 1941 Г. ГУАШЬ
• Г РЕНЕ ГЕРРА. А. Н. БЕНУА. ВЕРСАЛЬ. 1924 Г. АКВАРЕЛЬ
• Г РЕНЕ ГЕРРА. К. КОРОВИН. БАСТИЛИЯ. 1928 Г. МАСЛО
• Г РЕНЕ ГЕРРА. Н. ГОНЧАРОВА. АВТОПОРТРЕТ. 1928 Г. АКВАРЕЛЬ
• В материале использованы фотографии: Александра ТЯГНЫ-РЯДНО

Война на уничтожение. Как убивали беларускую элиту до 1937 года

В этом году мы празднуем великий и замечательный праздник — 500-летие беларускай Библии. Но на 2017 год преподает еще один кровавый недо-юбилей, который подарили нам уже Советы. 80 лет отделяет современных беларусов от 1937-го года. Года, когда беларусом было быть смертельно опасно. Но чтобы вы понимали, массовым репрессиям наш народ подвергался не только в 1937.

ПРЕДЫСТОРИЯ

В 20-тые годы прошлого века молодая советская власть активно боролась со своими прямыми политическими и идеологическими соперниками — были физически уничтожены все партии, кроме РКП(б), арестованы, погибли или выехали многие представители дворянского сословия. Шло активное “раскулачивание” мало-мальски зажиточных крестьянских семей. Эти процессы затрагивали и Беларусь, но очередь до беларуской национальной элиты еще не дошла. Развитие национальной мысли у нас в 20-ые годы никто не разрешал, но обходилось лишь “административными мерами” воздействия. Проводилась  тотальная слежка и сбор информации о представителях интеллигенции: кто с кем общается, какие шутки шутит, что за анекдоты рассказывает. Всех, кто допустил “политические ошибки” или “уклон”, вызывали на разбирательство, увольняли с работы, авторам отказывали в публикации трудов.

Осенью 1929-го Сталин решил изменить правила игры. Страна экономически оправилась после Гражданской войны, а, значит, в топку НЭП вместе с его частными хозяйствами и рыночными отношениями, пора заканчивать с “буржуазными играми”. Началась эпоха “великого перелома”.

Само собой, что с “великим переломом” у советов получился великий облом, предприятия не были построены в соответствующие сроки, для создания тяжелой промышленности активно скупали технологии и специалистов “буржуазно-капиталистического” Запада, а платили за них деньгами, полученными от экспорта зерна (зерно для России в те годы было то же самое, что сегодня нефть и газ). Чтобы продать зерно за границу, советы подчистую обобрали Поволжье, Северный Кавказ и Украину, что стало причиной ужасного голода в тех регионах. Голодомор —  страшное событие украинской истории, которое украинцы вспоминают каждый год.

Причиной неудач и провалов планов пятилеток называли деятельность “врагов народа”, “вредителей”, “национал-фашистов”. Это было очень удобно — навешиваешь ярлыки на всех своих идеологических соперников, обвиняешь их в собственных неудачах, а затем уничтожаешь. Особенно опасны были  националистические идеи про разнообразие и уникальность наций, про национальные языки и различие национальных культур. Поэтому зачистка беларуской национальной интеллигенции была неизбежным и необходимым шагом в становлении СССР. Для этого все уже было готово. Не хватало только повода.

ПОВОД

Если формальный повод для убийства сотен и тысяч граждан соседней страны долго не появляется сам, то его надо создать. Так в мае 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) направляет в Беларусь специальную комиссию во главе с

Владимиром Затонским. Комиссия проработала у нас полтора месяца, исследуя все стороны жизни Беларуской ССР: экономическое состояние, перспективы развития регионов, политико-просветительскую работу, издательскую деятельность, работу прессы. Но комиссию главным образом, очевидно, интересовала идеологическая составляющая жизни республики. Выводы комиссии были категоричны и ожидаемы: во все сферы жизни республики глубоко проникли вредные “кулацкие” и националистические идеи, а “значительное большинство интеллигентской верхушки… в решительный момент создаст единый антисоветский фронт”. В предательстве обвинили всё партийное правящее звено БССР, в частности председателя Центрального исполнительного комитета БССР Александра Червякова, наркома земледелия Дмитрия Прищепова и других высокопоставленных руководителей таких, как нарком (т.е. министр, говоря современным языком) просвещения Антон Балицкий, его заместитель Дмитрий Жилунович, глава Академии наук Всеволод Игнатовский.

Не понравились комиссии также, как поставлено издательское дело в нашей стране. Деятельность беларуских литературных объединений “Маладняк” и “Узвышша” не соответствует “генеральной линии партии”, а сами литераторы Янка Купала, Алесь Дудар, Михась Зарецкий так вообще опасные для советской власти элементы. Ведь это возмутительно, что каждый ребенок в школе знает Купалу, а вот кто такой Ленин ответить может далеко не каждый.

Доклад комиссии Затонского лег на стол Сталина. Повод для расправы над беларуской творческой и научной интеллигенцией был получен.

НАЧАЛО ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

Сперва в действие вступила пропагандистская машина. До 1929 года термин национал-демократизм носил положительное значение и означал борьбу за национальное и социальное освобождение. Постепенно через публикации в газетах и журналах этот термин заменили на национал-фашизм, который теперь имел отрицательный смысл. Под национал-фашизмом подразумевали и беларуский национальный уклон мысли.

Национал-фашистов обвиняли во всех бедах и неудачах советской власти. Ведь эти негодяи, якобы, мечтают оторвать БССР от общей большой дружной семьи СССР и присоединить к Польше (ничего не напоминает?)

Такая пропаганда подготовила умы людей к предстоящим арестам. Следом за заказухой в газетах и журналах последовало “раскрытие” (а на самом деле фальсификация)  подпольных националистических антисоветских организаций, аресты и суды над членами этих выдуманных организаций.

Последующие 10 лет общественно-политической жизни Беларуси — это череда взаимосвязанных кампаний по “очистке общества от классово-чуждого элементов

”, которые мешают Советской Социалистической Беларуси двигаться в светлое будущее. Начался ряд сфальсифицированных уголовных дел, по которым люди проходили обвиняемыми десятками, а то и сотнями. Многие проходили сразу по нескольким уголовным делам. Бывало так, что кто отделался тюремным заключением по одному уголовному делу, попадал через пару лет под другое, но на этот раз его ждал расстрел.

Кто все эти преступники? Под раздачу попали все технические и научные специалисты, представители творческой и научной интеллигенции, партийные функционеры, работники государственного аппарата, деятели церкви, крестьяне и рабочие. Доказательствами вины служили собственные признания или же оговоры других несчастных, попавших в лапы ГПУ (Главное политическое управление). Надо ли говорить, что эти “признания” и свидетельства следователи получали под пытками и прочим воздействием. Приговоры по этим выдуманным делам выносились как судом, так и без, во “внесудебном порядке”.

Для проведения “чисток” Москва прислала в Минск “своих” людей. Так в январе 1930-го главой БССР стал эстонец Константин Гей (он был назначен из Москвы на должность первого секретаря КП(б)Б, эта должность была самой высокой и занимавший ее фактически руководил всей страной). Также из “центра” был прислан Григорий Рапопорт на должность главы ГПУ (Главное политическое управление). Именно ГПУ был в то время главным карательным органом. В дальнейшем на протяжении десятилетий беларусы были отстранены от руководства своей страной, а руководящие должности занимали присланные из Москвы функционеры.

А сейчас рассмотрим несколько самых громких дел, по которым были осуждены десятки наших соотечественников.

Дело “Союза освобождения Беларуси” (СОБ)

Первыми жертвами репрессий стали люди, чьи фамилии фигурировали в докладе комиссии Затонского. Одним из первых в феврале 1930 года арестовали заместителя директора Белгосиздата Петра Ильючонка. Также жертвами этого первого дела стали упомянутые в докладе нарком земледелия Дмитрий Прищепов и его заместитель Александр Адамович, нарком просвещения Антон Балицкий — всех их приговорили к 10 годам лагерей, а позже расстреляли.

Дело СОБ нанесло сильнейший удар по Академии наук — обвиняемыми проходили сплошь профессоры и академики: академики Вацлав Ластовский (историк), Язэп Лёсик (языковед), Аркадзь Смолич (географ), вице-президент Академии наук Степан Некрашевич, ректор БГУ Владимир Пичета, а также многие ученые. Сразу же в “оборот” попали самые известные литераторы Якуб Колас, Янка Купала, Максим Горецкий, Язеп Пуща, Владимир Дубовка.

Янку Купалу постоянно таскали на допросы, стараясь “пришить” ему одну из руководящих ролей в СОБ. Поэт был уже не в силах терпеть давление и после одного из допросов попытался покончить с собой. Ранение от ножа,  к счастью, оказалось несмертельным. Постоянные допросы, давление, унижения переживал также уже бывший президент Академии наук Игнатовский. В конце концов он покончил с собой, не дожидаясь приговора.

Всеволод Игнатовский и самый известный его труд

Всего по делу СОБ проходило около 100 человек. Они обвинялись во “вредительстве” , “антисоветской националистической агитации”, “умышленном замедлении темпа развития страны по социалистическоиу пути”, а это все в конце концов якобы имело цель “отрыва БССР от СССР и создание БНР (Беларуской Народной Республики)”.  Все эти люди были осуждены не судом, а постановлением коллегии ГПУ. Все из них получили разные сроки исправительно-трудовых лагерей. Некоторых расстреляли, многие из осужденных не выжили в ссылке. Многие из тех, кто выжил и, отбыв наказание, вернулся, были арестованы во второй раз. Как например, академиков Язэпа Лёсика  и Аркадия Смолича арестовали повторно в 1936 и 1938 годах соответсвенно. В итоге Смолич был убит в Омске, а Лёсик погиб в лагерях в 1940 году.

В ГУЛАГе была очень высокая смертность среди заключенных из-за голода и тяжелого физического труда

Так действовала беспощадная машина репрессий. Осужденные и отбывшие наказание по делу СОБ были арестованы повторно в 1936-38 годах, те из них, кто выжил после повторных арестов, были арестованы по третьему и четвертому кругу в 1949-52 гг. и сосланы пожизненно в Сибирь, на этот раз даже без формальной вины, лишь на том основании, что они “ранее осужденные”.

Обвинительной базой по делу СОБ были только лишь показания самих осужденных, полученные под пытками. Никаких других улик, фактов, доказывающих реальное существование Союза, нет. Все люди, осужденные по этому делу, были реабилитированы в 1956-1988 годах. В основном посмертно.

Дело  «Беларуского филиала Трудовой крестьянской партии» (1931 г.) (БФТКП)

Проведя “чистки” в рядах научной и творческой интеллингенции, ГПУ взялось за квалифицированных специалистов в сельском хозяйстве — агрономов, специалистов в зоотехнике, землеустройству, статистике.

«Беларуский филиал Трудовой крестьянской партии» следователи ГПУ выдумали в мае 1931 года. Согласно их фантазиям, организация оформилась в 1927-1928 годы, а ее руководителями были видные деятели в сельском хозяйстве.

Следователи утверждали, что БФТКП, якобы, имела целую сеть по всей стране, ячейки организации “раскрыли” в Бобруйском, Витебском, Гомельском, Могилевском, Мозырском, Оршанском, Полоцком округах. Члены этой “шпионско-диверсионной организации” тайно работали в гос. учреждениях, ответственных за ведение сельского хозяйства,  например, в Наркомземе, сельхозсекции Госплана, ЦСУ БССР, Белсельсоюзе, Белсельтресте, Белколхозцентре, Белсельхозбанке, НИИ сельского и лесного хозяйства, Белколхозстрое.

Обвинение звучало абсолютно абсурдно. Оказывается, “члены” БФТКП проводили мелиорацию в приграничной зоне, чтобы подготовить плацдарм для вражеской интервенции, также специально тормозили развитие луговодства, культурно-технические мероприятия  проводили только на “кулацких” землях, намеренно тормозя развитие колхозов и совхозов, ну и конечно, занимались шпионажем.

По сути это дело было сфабриковано против сторонников фермерского пути развития сельского хозяйства, тех, кто не поддерживал путь убыточных совхозов и колхозов.

По делу проходило 59 человек, большинство из них были фигурантами других сфабрикованных политических дел. По версии следствия, БФТКП имел тесные связи с другими “выявленными” антисоветскими организациями, там же “Союзом освобождения Беларуси”, «Беларуским филиалом Промпартии», «Беларуским филиалом меньшевиков».

В результате по приговору ГПУ два человека были расстреляны, остальные получили от 10 до 3 лет лагерей, 34 человека уехали в ссылку в отдаленные районы СССР.

Все они были реабилитированы в 1958 году.

Дело «Беларуского филиала меньшевиков» (1931 г.)

Беларуский филиал меньшевиков — еще одна выдуманная “контрреволюционная вредительская организация”. Ее придумали ГПУ в июле 1931 года для расправы с интеллигентами, имевшими отношение к вопросам экономического развития БССР.

Меньшевиков обвиняли даже в массовом голоде в Поволжье

Самое смешное и грустное в том, что партия “меньшевиков” давно и полностью была разгромлена. “Меньшевики” были найближайшими, самыми многочисленными и влиятельными политическими соперниками “большевиков” в РСФСР. Поэтому за них советские власти взялись первыми и полностью уничтожили (по большей части физически) еще в 20-тые годы.

Как бы то ни было, согласно следствию,  члены «Беларуского филиала меньшевиков», тайно действовали в Госплане БССР, в наркомате снабжения, в финансовых организациях и в системе потребительской кооперации.

Всего по делу проходило 30 человек, из них 11 человек попутно фигурировали в деле Беларуского филиала Трудовой крестьянской партии.

Все фигуранты дела “меньшевиков” были приговорены к исправительно-трудовым лагерям, а 8 человек — к ссылке в отдаленные районы СССР.

Позже, в 1957 году, все они были реабилитированы за недоказанностью вины.

Дело «Беларуского филиала Промпартии» (1931 г.)

“Разбираясь” с умными людьми в сельском хозяйстве, гпушники попутно взялись за уничтожение умных людей в промышленности. И для этого летом 1931 года придумали “Беларуский филиал Промпартии”.

“Предатели” были выявлены в Высшем Совете Народного Хозяйства (ВСНХ), в сфере строительства (Белстройобъединении), металлургии (Белметаллобъединении), а руководителем БФП был объявлен заведующий промышленной секцией Госплана БССР А. Каплан.

На деятельность “организации” свалили все ошибки и провалы в сфере промышленности. Мол, все плохо, потому что вот “вредители” в промышленности намеренно вставляют палки в колеса нашему прекрасному социалистическому строительству светлого будущего. К ответственности привлекли 30 человек. В итоге 10 осужденных получили ссылку на Урал и в Казахстан, а остальные фигуранты — по 5 лет лагерей. Все они реабилитированы в 1989 году.

Дела сельскохозяйственных специалистов (1932 г.)

В 1932 году ГПУ сфальсифицировало дело «Белтрактороцентра» и «Ветеринарных врачей». Самые массовые аресты пришлись на «Белтрактороцентр»: в этом объединении репрессиям подверглись 546 человек. По делу ветеринаров были арестованы и осуждены 254 человека: сотрудники Наркомата земледелия, НИИ сельского хозяйства, Витебского ветеринарного института.

По существу, почти полностью были уничтожены те немногочисленные квалифицированные кадры, которые работали в руководящих, исследовательских, учебных органах сельского хозяйства в центре и на местах, ибо попутно происходило «раскрытие врагов народа» в районах.

Например, в сентябре 1932 года ГПУ «ликвидировало» в Мозырском районе «контрреволюционную организацию» «Крестьянских союзов». В руководстве ею чекисты обвинили специалистов сельского хозяйства из числа дореволюционной интеллигенции — агрономов, землемеров. По этому делу проходило свыше 70 человек.

Результатом волны репрессий 1930-1932 годов стало тотальное опустошение кадров и научной базы. Ведь арестовывали не только самих деятелей, арестовывали также их труды. Из библиотек, книжных магазинов автоматически полностью изымались все книги, написанные репрессированными учеными, профессорами, академиками, литераторами. Изымались из школьного фонда учебники, хрестоматии, сборники диктантов вне зависимости от содержания, если на обложке просто стояла фамилия репрессированного автора. Совки тщательно выискивали и вычищали «признаки нацдемовщины» из печатных материалов.

ВТОРАЯ ВОЛНА

В 1932 году эстонца Константина Гея на посту первого секретаря ЦК партии сменил Николай Гикало, и началась вторая волна репрессий, которая охватывает 1933-1935 годы. В это время был пересмотрен и обновлен уголовный кодекс, теперь, согласно ему, можно было приговаривать к расстрелу даже детей от 12 лет.

Дело «Беларуского Национального Центра» (1933 г.)

Особенностью советской следственной системы было отсутствие гласности. То есть людей могли задерживать и приговаривать к большим срокам без суда и следствия, а в средствам массовой информации об этом не было ни слова. Многие люди, пока их лично не затрагивал карательный аппарат, могли лишь приблизительно представлять масштабы творящегося вокруг. Многие верили в виновность выявленных “вредителей”.

В 1930 и 1932 году из Польши в БССР вернулась группа беларуских политэмигрантов М. Бурсевич, П. Волошин, Ф. Волынец, И. Гаврилик, И. Дворчанин, П. Метла, С. Рак-Михайловский. Сразу по приезде в Минск они все были задержаны и находились под арестом вплоть до 1933 года, когда ГПУ сфабриковало против них дело «Беларуского Национального Центра».

Сымон Рак-Михаловский, бывший член Рады БНР, решил вернуться в Беларусь, чтобы работать на её благо

К обвинению гпушники подошли на этот раз креативно и придумали кое-что по-настоящему свежее и будоражещее воображение. Оказывается, обвиняемые создали в БССР подпольную контрреволюционную организацию, которая финансировалась Генштабом Войска Польского через посольство в Москве и консультво в Минске. Целью оргнизации, якобы, было организовать провокацию на границе с Польшей, чтобы развязать войну и восстание на территории БССР, создать Беларускую фашистскую республику, которая войдет в состав Польши на правах федеративной единицы.

По всей стране было “выявлено” 59 ячеек организации, 281 человек был осужден, из них 57 человек расстреляно, а остальные получили разные большие сроки лагерей. Многие из осужденных умерли в ссылке.

В 1956 году было проведено дополнительное расследование по этому делу — существование БНЦ не подтвердилось, а все репрессированные были реабилитированы.

Дело «Беларуской Народной Громады» (1933 г.)

Эту «организацию» следователи ГПУ БССР выдумали в июне — августе 1933 года с целью устроения политического процесса над недобитой национальной интеллигенцией. Оно стало продолжением дела «Союза освобождения Беларуси».

В состав данной «организации» чекисты включили 68 человек — беларусских литераторов (В. Жилку, Л. Калюгу, М. Лужанина, З. Остапенко, Ю. Таубина), преподавателей ВУЗов и студентов — якобы входивших в 13 ячеек.

Согласно их версии, БНГ охватила своей деятельностью города Минск, Оршу и Слуцк, а также Копыльский, Минский, Мозырский, Слуцкий районы, беларуские землячества в Москве, Ленинграде и Смоленске.

Было официально заявлено, что главной целью БНГ являлось «отделение БССР от Советского Союза» и установление «буржуазно-демократической Белорусской Народной Республики», с последующей ликвидацией социалистических форм в сельском хозяйстве и промышленности, создание хуторской системы землепользования, возрождение частной собственности на землю, на средства производства.

БНР якобы должна была войти в федеративный союз «Литва — Беларусь — Украина» со столицей союзного государства в Вильне.

Деятельность членов БНГ проявлялась в “несогласии” с усилением в БССР тоталитарного режима, в «русификаторской и колонизаторской политике Москвы, в идеализации самобытности Белоруссии», в «протаскивании в печать нацдемовских терминов».

68 человек приговорили по этому делу к лагерям, многих сослали на Урал, на Север и в Казахстан. Только 11 человекам зачли срок предварительного заключения, но они были повторно арестованы в 1937-1938 гг и расстреляны.

Большинство сосланных никогда уже не вернулись из ссылки, к примеру, поэта Владимира Жилку в августе 1933 года сослали в Россию, где он не дожил до конца года, умерев от голода.

Все осужденные позднее были реабилитированы.

P.S.

Это далеко не все сфабрикованные политические дела против беларусов первой половины 30-тых годов. Самый острый пик репрессий начнётся позже и придётся на 1937 год. Но уже и до 37-го совки добились того, что беларусы стали попросту бояться быть беларусами, а в середине 30-ых годов граждане БССР уже боялись разговаривать по-беларуски, чтобы не быть обвиненными в контрреволюционной деятельности, “нацдемовщине” и вредительстве. То, что делали советские власти с нашим народом в 30-тые годы, по сути можно назвать смело называть этноцидом. Рано или поздо, но правда всегда проявляется, как бы её ни прятали.

Вконтакте

Facebook

Twitter

Одноклассники

Моряк-скиталец. Перевод Лепко. Акт II

МОРЯК-СКИТАЛЕЦ
РОМАНТИЧЕСКАЯ ОПЕРА
в 3-х действиях
Перевод О. Лепко

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сента, Мэри, девушки, Эрик.
Большая комната в доме Даланда. По стенам развешаны инструменты и морские карты. В глубине картина, изображающая бледного человека с чёрной бородой, в чёрном одеянии. Мэри и молодые девушки прядут против камина. Сента в кресле, скрестив руки, задумчиво созерцает портрет.

Хор девушек
Ну, живей работай, прялка!
Колесо, кружись, гуди,
Много-много тонких нитей
Нам на радость напряди!. .
Несётся милый по волнам,
О ней мечтая под шумок,
Ходи же, прялка, веселей!..
Играй, попутный ветерок,
Неси его в объятья к ней!
Прясть, прясть все старайся!
Гул, звон раздавайся!

Мэри
Прядите, надо вам трудиться,
Чтоб женихам-то полюбиться.

Девушки
Молчи же ты,
Пока мы песнь свою не спели до конца!

Мэри
Так что ж, и пойте до конца.

Сента
Пойте же дальше. Что ж молчать!

Девушки
Ну, живей работай, прялка!
Колесо, кружись, гуди!
Мой милый по морю плывёт
И перлы той из нас везёт, –
Ах, прялка, прялочка душа, –
Чья нитка будет хороша.

Мэри (Сенте)
Ты – злая дочь, кой-как прядёшь,
А тоже, чай, награды ждёшь?

Девушки
Чего ей ждать из-за морей?
Её сокровище при ней:
Он каждый раз, что ни придёт,
Ей много дичи нанесёт.
Ха-ха, ха-ха, ха, ха-ха!
Сента напевает про себя мотив баллады.

Мэри
Смотрите, вся ушла в портрет. (К Сенте)
Ты, этим образом любуясь,
Забыла, кажется, весь свет.

Сента
(не меняя положения)
Не ты ль мне пела про скитальца,
Как смерти от искал, бедняк,
И как страдал?

Мэри
Ну, Бог с тобой!

Девушки
Вот как! Кто он такой?
Она вздыхает всё по нём.

Мэри
Моряк ей голову вскружил.

Девушки
Картину вы вините в том.

Мэри
Кто знал, что ей он станет мил?
Ну, Сента, полно, отвернись!

Девушки
Ей не до нас. У ней в уме моряк…
О, го, го, го, го, вот как!
Что, если б Эрик знал?
Стрелки – лихой народ,
Он верно б расстрелял
Портретик тот.
Молчать мы все должны,
Иль снять картину со стены.
Общий смех.

Сента
Опять? О, как вы надоели!
Я рассержусь ведь в самом деле.
(Девушки с особенным усердием принимаются за прежнюю песню и шумно вертят прялки, что б отнять у Сенты возможность продолжать свою речь).

Девушки
Ну, живей работай, прялка!
Колесо, кружись, гуди!..

Сента
Ах, да когда ж вы замолчите?
“Кружись, гуди…” Ну что за хор!
Одно и то же все твердите,
Пора бы бросить этот вздор.

Девушки
Ну, пой сама.

Сента
Пусть нам в отраду
Мэри споёт свою балладу.

Мэри
Уволь, нет, нет, уж извини!
Зачем тревожить моряка?

Сента
Но пела ж ты в былые дни?

Мэри
Не буду петь, я зареклась…

Сента
Так я сама спою сейчас
Про бесприютного скитальца.
Вас тронет всех судьба страдальца.

Девушки
Пой, Сента, пой!

Сента
Так бросьте прясть!

Девушки
Оставим прясть!

Мэри
(с презрением)
Я потружусь.
Девушки оставляют свою пряжу и окружают Сенту. Мэри остаётся прясть у камина.

Сента
О-о-о, о-о, о-о-о, ох-о
Б а л л а д а
I
Видали ль вы корабль в морях?
Черна, как уголь, мачта в нём,
При ярко-красных парусах,
А сам владелец за рулём.
Волна ревёт – о-о-ох-о-о!
Скиталец без цели всё мчится вперёд и вперёд,
Чуждый веселью, вечно гонимый грозной судьбою.
Он, бесприютный, счастье найдёт лишь с верной женою.
Если ты, небо, слышишь молитвы –
Счастье скитальцу в верной жене, Боже, пошли.
При последних словах Сента поворачивается к портрету. Девушки удваивают внимание. Мэри перестаёт прясть.

II
В грозу, с надеждой на успех,
Он вздумал к мысу приставать,
Но в гневе проклял всё и всех
И клятву дал не отступать.
О-о-ох, а бес был там, о-о-ох!
Го-го-ге! Проклят будь ты сам.
Удручённый проклятьем, с тех пор он плывёт да плывёт.
В трудный час жизни ангела шлёт ему провиденье
И возвещает, что на земле найдёт он спасенье.
Боже ты мой!
Дай за муки страдальцу
Счастье и радость с верной до гроба женой.
Девушки тем временем подпевают. Сента всё больше и больше воодушевляется.

III
И вот через каждые семь лет
Жену себе он ищет вновь,
Но верной женщины всё нет.
И он бежит от берегов.
О-о-о! под паруса! го, го, го, Ге! вперёд, вперёд!
О-о-о-ох! Без любви, без надежды на счастье плывёт да плывёт.

(Сента, видимо, волнуется. После некоторой паузы девушки поют).

Девушки
Где подругу сыщет скиталец бедный, безродный?
Ангел небесный! будь ты ему звездой путеводной!

Сента
(вскакивает в экстазе)
О, возвести страдальцу, провиденье,
Что он во мне найдёт спасенье!
(Девушки в испуге поднимаются со своих мест).

Девушки
О, Боже! Сента! Сента!
Эрик в дверях слышит восклицание девушек.

Эрик
Сента! ты меня погубишь!

Девушки
Эрик, скорей! Что это с нею?

Мэри
От ужаса я холодею.
Картину снять сейчас долой!
Скоро приедет родитель твой.

Эрик
Да он уж здесь.
Сента, находившаяся до сих пор вне окружающего, при слове “здесь”, как пробужденная от сна, внезапно и радостно вскрикивает.

Сента
Приехал мой отец?

Эрик
Я видел сам его корабль.

Девушки
Приехал он! приехал он!

Мэри
Ну вот, очнулась наконец.
Пора прийти в себя давно.

Девушки
Приехал он! приехал он!
Очнулась Сента наконец.
Пора прийти в себя давно.
Идём встречать, идём встречать!

Мэри
Куда? какая блажь опять?
Вас любопытство одолело?

Девушки
Ах, расспросить бы я хотела…

Мэри
А в погреб, в кухню кто пойдёт?

Девушки
Взглянуть бы только на народ…

Мэри
За дело взяться вам не худо!

Девушки (про себя)
О милом что-нибудь узнать…

Мэри
Накроем стол… Куда бежать?

Девушки
А всё ж мы удерём отсюда,
Лишь кончим стол ей накрывать,
Тогда уж нас не удержать.
После небольшой паузы девушки разбегаются. Мэри бежит за ними. Сента также спешит выйти, но Эрик её удерживает.

Д у э т Э р и к и С е н т а

Эрик
Стой, Сента, стой! я здесь, а ты бежишь!..
Дай муки сердца облегчить,
Иль разом ты убей меня.

Сента
О, что с тобой?

Эрик
Меня томит предчувствие одно:
Отец твой здесь, он план исполнит свой,
Да, он исполнит то, чего желает…

Сента
Но что за план?
Эрик
Избрать тебе супруга
Тебя люблю я, Сента, страстно,
Но я бедняк, стрелок простой,
И твой отец благословенья
Не даст на наш союз святой.
Ах, не снесу отказа я!
Спасёшь ли ты тогда меня?

Сента
Но, Эрик, не теперь…
Я побегу скорей к отцу навстречу,
Не то сердиться будет он, поверь,
Потом, потом на всё тебе отвечу.

Эрик
Ты от меня…

Сента
Спешу, прости!

Эрик
Как от огня…

Сента
Пусти, пусти!

Эрик
Меня, казалось, ты любила,
Но так терзать нельзя, любя,
Иль страсть твоя ко мне остыла?
Ответь же мне, молю тебя.
Ах, не снесу измены я!
Мне пыткой станет жизнь моя.

Сента
Кто возбудил в тебе сомненья
И недоверие ко мне?
Всё это – плод воображенья.
Давно ль ты счастлив был вполне?

Эрик
Отец твой любит денежки одне,
Но о тебе что думать, – я не знаю.
Будь искренна со мной, я умоляю!..
О, не терзай ты сердца мне!

Сента
Что с ним?

Эрик
Всё ту картину я виню.

Сента
Но в чём?

Эрик
По целым дням с неё не сводишь глаз.

Сента
Что ж делать мне? Так сильно впечатленье,

Эрик
А в той балладе, что пела ты…

Сента
Я, как дитя, пою, что мне придётся.
Скажи, как может страх рождать портрет?

Эрик
Ты так бледна… О, как мне не страшиться!

Сента
Я сожалею всей душой страдальца…

Эрик
Но, Сента, разве не страдалец я?

Сента
Нет, замолчи! Он покоя не знал…
Его судьбу с твоей равнять нельзя.
(Подводит Эрика к картине и указывает на моряка)
Поймёшь ли ты его печаль,
С какой он на меня глядит?
Он всем чужой. О, как его мне жаль!
О нём душа моя болит.

Эрик
О, горе! Я вспомнил зловещий сон:
Ты берегись злых козней сатаны.

Сента
Что страшит тебя?

Эрик
Сента! Тебя мне жаль.
Вот сон мой, ты выслушай его:
Сента усталая садится в кресло. При начале рассказа Эрика она кажется погруженной в магнетический сон, и всё, что он ей рассказывает, она как будто видит во сне. Эрик стоит возле неё, опершись на её кресло.
Лежал я на скале высокой,
Любуясь бурною волной.
Она вставала и кружилась
И разбивалась подо мной…
Вдруг – вижу я, корабль громадный…
Оттуда быстро челн отплыл.
Сидело в нём, я помню, двое.
Один из них отец твой был.

Сента
(с закрытыми глазами)
Другой кто?

Эрик
Я скажу потом.
Весь в чёрном он и бел лицом.

Сента
И грусть в глазах?

Эрик
(указывает на портрет)
Вот это он!

Сента
А я?..

Эрик
Престранный сон!
Ты к ним с восторгом побежала
И, встретив их у двери в сени,
Ты незнакомцу в ноги пала
И обняла его колени.

Сента
А он меня…

Эрик
Прижал к груди,
А ты за шею обняла
И замерла, прильнув к устам.

Сента
(с грустным видом)
Потом?

Эрик
(взглянув на Сенту с изумлением и состраданием)
Неслись вы по волнам.

Сента
(как бы проснувшись, с сильным возбуждением)
Иду! он ждёт меня давно.
Его спасти мне суждено.

Эрик
Мне страшно. О, небеса!
Она умрёт! Мой сон сбылся.
После порыва экстаза Сента впадает в тихую задумчивость.

Сента
(устремив глаза на портрет)
Боже ты мой!
Дай за муки страдальцу
Счастье и радость
С верной до гроба женой!

Отворяется дверь, и Голландец с Даландом входят. Сента, мгновенно вскрикивая, переносит взгляд с картины на Голландца и застывает в этом положении.

С ц е н а , а р и я , д у э т , т р и о.

Сента, Даланд, Голландец. Голландец приближается к Сенте, также не сводя с неё глаз. Даланд останавливается в дверях в ожидании, что его дочь бросится к нему навстречу.

Даланд
(постепенно приближаясь к Сенте)
Вот и мы. Здорово, дорогая!
Ну, поцелуйся ж ты с отцом!..
Да что ж молчишь ты, как немая?
Ну, признаюсь, какой приём!

Сента
(схватывая отца за руку)
Ах, не сердись, но кто такой
Тот незнакомец?

Даланд
Гость он мой.

А р и я Д а л а н д а

Поздравь его, скажи приветливое слово,
Он также как и я, питомец бурь и гроз…
Где только не был он! Ему ничто не ново.
А сколько перлов он из разных стран привёз!
Нигде скитальца не пригрели:
Всю жизнь в борьбе с лихой судьбой,
Он бесприютен с колыбели.
Пусть отдохнёт он здесь душой.
(Голландцу)
Что, по душе ль вам наша Сента?
Я как отец пристрастен к ней.
Скажите мне без комплимента –
По мне нигде нет равных ей.

Голландец сочувственно наклоняет голову.

Даланд (Сенте)
Дай руку моряку с своей улыбкой ясной
И называй его отныне женихом.
И, если ты с отцом вполне согласна,
То завтра б я хотел вас видеть под венцом.

Сента вздрагивает, но остаётся спокойной.
Даланд
(берёт украшения и показывает их дочери)
Вот погляди, какая лента,
Какой браслет, какой кушак!
Всё, всё твоё, дружочек Сента,
Как только вступишь ты с ним в брак.
(Сента, не обращая внимания на слова отца, не сводит глаз с моряка, а он с неё).

Эх, все молчат!.. ни слова ни о чём. ..
Уйду, оставлю их вдвоём.
(Взглянув многозначительно на Голландца и Сенту, обращается к Сенте)
Он малый умный, добрый, честный,
И ты пленить его должна.

(Голландцу)
Я ухожу. Она прелестна,
Как дочь, как друг и как жена.
Даланд медленно удаляется, смотря приветливо на обоих. Голландец и Сента остаются одни и некоторое время молчат не двигаясь.

Д у э т
С е н т а и Г о л л а н д е ц

Голландец
Как дивный сон времён давно минувших,
Вновь светлый ангел предо мною.
Вот он, тот чудный лик, давно желанный,
Мне близкий, памятный, живой!
Была пора, когда в томленьи страстном
Повсюду я искал любви святой.
Я льстил себя надеждою напрасной
И жил, увы, несбыточной мечтой.
Тот страстный жар мечты моей мятежной
Мне не давал любви глубокой, нежной
Но светлый ангел здесь предо мной,
Спасёт меня любовью он святой.

Сента
Но что со мной? Во сне, иль на яву я?
Нет я не грежу… это он!
Душа моя носилась над землёю
И пробудилась лишь теперь.
Он предо мной… черты давно знакомы.
О, сколько в них печали вижу я!
Ужель меня обманет голос сердца?
Друг мой, давно, давно люблю тебя,
Давно душа моя полна страданий.
О, как унять их? как назвать желанья?
Спасенья ищешь ты в любви,
И я спасу тебя, несчастный.

Голландец
(приблизившись к Сенте)
Покорна ль ты отцовской воле?
Согласна ль ты быть мне женой?
Отдаться мне всем сердцем и душою,
Быть верной мне подругой навсегда?
Дать мир душе, не знавшей век покоя?
В твоей любви одно спасенье мне.

Сента
Кто б ни был ты, всю жизнь твои страданья
Делить с тобой хочу я как жена.
Исполню я отцовское желанье
И буду я всегда тебе верна.

Голландец
Согласна ты делить мои мученья,
Всю жизнь не знать покоя ни на миг?

Сента
(про себя)
В тяжёлом горе страсть нам даст забвенье.

Голландец
О, что за звук! Он в сердце мне проник.
Ты ангел неба!.. Как отрадно сердцу!
Как много чудных сил в душе твоей!
О, если мне дарит Господь спасенье,
Молю тебя: будь ты моей!

Сента
(про себя)
Если тебе дарит Господь спасенье,
То вечно я твоя… твоя!

Голландец
Но если нас судьба навеки
Для мук и бед соединит,
То жертва эта грозной силой
Тебя, быть может, устрашит?
На век погибнет юность сердца,
Увянет красота твоя.
Ты твёрдо ль веришь, друг мой Сента,
Что нет конца любви твоей,
Что не разлюбишь ты меня?

Сента
О, да! любовь моя – до гроба.
Молю тебя, не унывай!
Мне не страшна судьба страданий,
Я пойду навстречу ей.
Душа моя полна восторга!
Да, я твоя, навек твоя!
Клянусь тебе всем счастьем жизни,
Что буду я верна.

Голландец
(с увлечением)
Мой друг, какой святой отрадой
Ты наполняешь сердце мне!
Ты мой покой, ты жизнь, ты мне награда,
Все козни ада в стороне.
Погасни ж ты, звезда ненастья!
Мне луч надежды блещет вновь.
Пошли ей Бог со мною счастье
И укрепи её любовь!

Сента
Мне говорит мой голос тайный,
Что буду я его женой.
Он здесь нашёл приют случайный,
Здесь отдохнёт он всей душой.
Я вся полна чудесной силы,
Во мне горит огонь святой.
Создатель! дай, чтоб до могилы
Любовь моя была сильна!
Даланд входит опять.

Даланд
(к Голландцу)
Мой друг, матросам праздник – в порт вошли,
Теперь пирушка там уж началась.
Украсить праздник вестью мы б могли
О вашей свадьбе. Пусть поздравят вас.
Успели ль вы друг другу всё сказать?
Сента, дитя, можешь ты слово дать?

Сента
(протягивая руку Голландцу)
Вот вам рука моя!
Любить всем сердцем буду я.

Голландец
Она моя, о, как я рад!
Знать, не всегда силён и ад.

Даланд
(благословляя их)
Друзья, желаю счастья вам.
Пойдём же к нашим морякам.
Уходят.

Читать «Новогодние приключения» — Богдарин Андрей — Страница 1

Андрей Богдарин

Новогодние приключения

О Дедушке Морозе

Деда сказочного мы

Ждали с первых дней зимы,

И у нас возник вопрос:

А какой он, Дед Мороз?

Говорят, что он старик,

Сам – не мал и не велик,

Весь как будто изо льда,

А из снега – борода,

Брови белые и нос,

И сугроб к спине прирос.

А ещё нам говорят:

Он ребят морозить рад,

К детворе под Новый год

Ни за что он не придёт:

От подарков у него

Не осталось ничего:

Долго по́ лесу бродил –

Всё в сосульки превратил.

Только мы не верим в это.

Знаем: он – хороший дед.

Он подарит нам конфеты,

Он придёт, сомнений нет.

С ним играть мечтали мы

С самых первых дней зимы.

Дед Мороз не подведёт –

Дети ждут, и он придёт.

Не подвёл нас Дед Мороз

И пришёл к нам в срок,

И подарков нам принёс

Пребольшой мешок.

Оказалось: вправду, дед,

По-старинному одет,

Шуба кое-где помята,

В бороде не снег, а вата,

Сам он тёплый и большой,

С очень доброю душой.

Весёлый праздник

Это вот – Новый Год.

Это вот – старый кот.

Сел под ёлкой старый кот,

Терпеливо праздник ждёт.

Постучался Дед Мороз

И подарки нам принёс:

Это – тёте Наде

Вафли в шоколаде;

Это – ваза маме

И портретик в раме;

Это – дрель для папочки

И носки, и тапочки;

Бабушке и деду –

По велосипеду;

Вот – ребятам сладости

К их великой радости!

А коту, котишке –

Пряничные мышки!

Очень рады все вокруг –

Встали мы у ёлки в круг

И плясали до упаду

Три часа почти что кряду…

Только жаль, что с тётей Надей

Не пришёл её муж, дядя,

И у Деда иногда

Отпадала борода…

Кот Мороз

За окошком – снег и лёд –

К нам шагает Новый год.

Ждём его мы, как всегда,

Но случилась вдруг беда:

Был у нас бумажно-ватный

Прехороший Дед Мороз.

Только кто-то аккуратно

Сгрыз Мороза и унёс.

Нет, Мороз наш не пропал:

Кто-то Деда потрепал,

Как игрушечную утку,

И отнёс в собачью будку…

Новый год поёт: «Привет!»

А у нас Мороза нет…

Что же делать? Как нам быть?

Где Мороза раздобыть?

Тут навстречу нам идёт

Наш любимый Вася, кот.

«Выручай скорей, коток!

Стань Морозом на часок! –

Мы котишке говорим. –

Щедро отблагодарим!»

Нарядили мы кота

От макушки до хвоста.

Положить решили в миску

Мармеладку и ириску.

Кот не стал терпеть обмана:

«Мяу! Где моя сметана?!

Я хочу мясной салат –

Мне не нужен мармелад!»

«Ну пожалуйста, коток,

Будь Морозом хоть часок!»

«Ладно, ладно, так и быть.

Буду рад вам услужить.

Только, чур, долой ириску!

В миску требую сосиску!

И, уж если быть серьёзным,

За бифштекс и антрекот

Похожу Котом Морозом

Я, друзья, весь Новый год!»

Побежал наш Кот Мороз

И соседям весть понёс,

Что у каждых у ворот –

Новый год, Новый год!

Приход зимы

Укрылась осень пледом

Из брошенных листов.

Порядок тётке ведом:

Приход зимы готов.

Старик с морозным духом

С упряжкой первых вьюг

Придёт и белым пухом

Укроет всё вокруг.

Зимы тверда походка.

Мир чист, прозрачен, бел.

Вздохнёт легонько тётка

И отойдёт от дел.

Снегурочка

Девочка Снегурочка

По́ лесу идёт,

В инее тужурочка,

Бусы – чистый лёд.

Ей с утра Метелица

Косы заплела,

Рукавицы снежные

Зимушка дала.

Для Мороза внученька

Милая она,

Заприметит Дедушка

Внучку из окна.

И они усядутся

У стола рядком,

Внучку Дед попотчует

Ледяным чайком.

Дед Мороз

У Деда Мороза подарки в мешке,

И держит мешок он в могучей руке:

Ещё не случалось, чтоб кто-нибудь смог

Забрать у Мороза подарков мешок.

У Деда Мороза надёжные слуги:

Все звери лесные, и стужи, и вьюги.

Он странствует смело зимою по свету,

Он строг и суров иногда в пору эту.

Цикл «Стихи об Америке» (1925 год)

ИСПАНИЯ 

    Ты - я думал -  
                   райский сад.
    Ложь
        подпивших бардов.
    Нет -  
          живьем я вижу
                       склад
    "ЛЕОПОЛЬДО ПАРДО".
    Из  прилипших к скалам сел
    опустясь с опаской,
    чистокровнейший осел
    шпарит по-испански.
    Все плебейство выбив вон,
    в шляпы  влезла по нос.
    Стал
        простецкий
                  "телефон"
    гордым
          "телефонос".
    Чернь волос
               в цветах горит.
    Щеки в шаль орамив,
    сотня с лишним
                  сеньорит
    машет веерами.
    От медуз
            воде сине.
    Глуби -  
            версты мера.
    Из товарищей
                "сеньор"
    стал
        и "кабальеро".
    Кастаньеты гонят сонь.
    Визги...
            пенье...
                    страсти!
    А на что мне это все?
    Как собаке - здрасите!

    1925



6 МОНАХИНЬ 

Воздев
      печеные
             картошки личек,
черней,
       чем негр,
                не видавший бань,
шестеро благочестивейших католичек
влезло
      на борт
             парохода "Эспань".
И сзади
       и спереди
                ровней, чем веревка.
Шали,
     как с гвоздика,
                    с плеч висят,
а лица
      обвила
            белейшая гофрировка,
как в пасху
           гофрируют
                    ножки поросят.
Пусть заполнится годами
                       жизни квота -  
стоит
     только
           вспомнить это диво,
раздирает
         рот
            зевота
шире Мексиканского залива.
Трезвые,
        чистые,
               как раствор борной,
вместе,
       эскадроном, садятся есть.
Пообедав, сообща
                скрываются в уборной.
Одна зевнула -  
              зевают шесть.
Вместо известных
                симметричных мест,
где у женщин выпуклость,-  
                         у этих выем;
в одной выемке -  
                серебряный крест,
в другой - медали
                 со Львом
                         и с Пием. 
Продрав глазенки
                раньше, чем можно,-  
в раю
     (ужо!)
           отоспятся лишек,-  
оркестром без дирижера
шесть дорожных
              вынимают
                      евангелишек.
Придешь ночью -  
сидят и бормочут.
Рассвет в розы -  
бормочут, стервозы!
И  днем,
        и ночью, и в утра, и в полдни
сидят
     и бормочут,
                дуры господни.
Если ж
      день
          чуть-чуть
                   помрачнеет с виду,
сойдут в кабину,
                12 галош
наденут вместе
              и снова выйдут,
и снова
       идет
           елейный скулеж.
Мне б
     язык испанский!
Я б спросил, взъяренный
- Ангелицы,
           попросту
                   ответ поэту дайте -  
если
    люди вы,
            то кто ж
                    тогда
                         вороны?
А если
      вы вороны,
                почему вы не летаете?
Агитпропщики!
             не лезьте вон из кожи.
Весь земной
           обревизуйте шар.
Самый
     замечательный безбожник
не придумает
            кощунственнее шарж!
Радуйся, распятый Иисусе,
не слезай
         с гвоздей своей доски,
а вторично явишься -  
                    сюда
                        не суйся -  
все равно:
          повесишься с тоски!

1925



АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН 

  Испанский камень
                  слепящ и бел,
  а стены -  
           зубьями пил.
  Пароход
         до двенадцати
                      уголь ел
  и пресную воду пил.
  Повел
       пароход
              окованным носом
  и в час,
          сопя,
               вобрал якоря
                           и понесся.
  Европа
        скрылась, мельчась.
  Бегут
       по бортам
                водяные глыбы,
  огромные,
           как года.
  Надо мною птицы,
                  подо мною рыбы,
  а кругом -  
            вода.
  Недели
        грудью своей атлетической -  
  то работяга,
             то в стельку пьян -  
  вздыхает
          и гремит
                  Атлантический
  океан.
  "Мне бы, братцы,
  к Сахаре подобраться. ..
  Развернись и плюнь -  
  пароход  внизу.
  Хочу топлю,
  хочу везу.
  Выходи сухой -  
  сварю ухой.
  Людей не надо нам -  
  малы к обеду.
  Не трону...
             ладно...
  пускай едут..."
  Волны
       будоражить мастера:
  детство выплеснут;
                   другому -  
                           голос милой.
  Ну, а мне б
             опять
                  знамена простирать!
  Вон - 
       пошло,
            затарахтело,
                       загромило!
  И снова
         вода
             присмирела сквозная,
  и нет
       никаких сомнений ни в ком.
  И вдруг,
          откуда-то -  
                    черт его знает!-  
  встает
        из глубин
                 воднячий Ревком.
  И гвардия капель -  
                    воды партизаны -  
  взбираются
            ввысь
                 с океанского рва,
  до неба метнутся
                  и падают заново,
  порфиру пены в клочки изодрав.
  И снова
         спаялись воды в одно,
  волне
       повелев
              разбурлиться вождем.
  И прет волнища
                с-под тучи
                          на дно -  
  приказы
         и лозунги
                  сыплет дождем.
  И волны
         клянутся
                 всеводному Цику
  оружие бурь
             до победы не класть.
  И вот победили -  
                  экватору в циркуль
  Советов-капель бескрайняя власть.
  Последних волн небольшие митинги
  шумят
       о чем-то
               в возвышенном стиле.
  И вот
       океан
            улыбнулся умытенький
  и замер
         на время
                 в покое и в штиле.
  Смотрю за перила.
                   Старайтесь, приятели!
  Под трапом,
             нависшим
                     ажурным мостком,
  при океанском предприятии
  потеет
        над чем-то
                  волновий местком.
  И под водой
             деловито и тихо
  дворцом
         растет
               кораллов плетенка,
  чтоб легше жилось
                   трудовой китихе
  с рабочим китом
                 и дошкольным китенком,
  Уже
     и луну
           положили дорожкой. 
 
  Хоть прямо
            на пузе,
                    как по суху, лазь.
  Но враг не сунется -  
                      в небо
                            сторожко
  глядит,
         не сморгнув,
                     Атлантический глаз.
  То стынешь
            в блеске лунного лака,
  то стонешь,
             облитый пеною ран.
  Смотрю,
         смотрю -  
                 и всегда одинаков,
  любим,
        близок мне океан.
  Вовек
       твой грохот
                  удержит ухо.
  В глаза
         тебя
             опрокинуть рад.
  По шири,
         по делу,
                по крови,
                         по духу -  
  моей революции
                старший брат.

1925



МЕЛКАЯ ФИЛОСОФИЯ НА ГЛУБОКИХ МЕСТАХ 
  
Превращусь
          не в Толстого, так в толстого,-  
ем,
   пишу,
        от жары балда.
Кто над морем не философствовал?
Вода.
Вчера
     океан был злой,
                    как черт,
сегодня
       смиренней
                голубицы на яйцах.
Какая разница!
              Все течет...
Все меняется.
Есть
    У воды
          своя пора:
часы прилива,
             часы отлива.
А у Стеклова
            вода
                не сходила с пера.
Несправедливо.
Дохлая рыбка
            плывет одна.
Висят
     плавнички,
              как подбитые крылышки.
Плывет недели,
              и нет ей -  
                        ни дна,
ни покрышки.

Навстречу
         медленней, чем тело тюленье,
пароход из Мексики,
                   а мы -  
                         туда.
Иначе и нельзя.
               Разделение
труда.

Это кит - говорят.
                  Возможно и так.
Вроде рыбьего Бедного -  
                       обхвата в три.
Только у Демьяна усы наружу,
                            а у кита
внутри.
Годы - чайки.
             Вылетят в ряд -  
и в воду -  
          брюшко рыбешкой пичкать.

Скрылись чайки.
               В сущности говоря,
где птички?

Я  родился,
           рос,
               кормили соскою,-  
жил,
    работал,
            стал староват. ..
Вот и жизнь пройдет,
                    как прошли Азорские
острова.

Атлантический океан, 3 июля 1925




БЛЕК ЭНД УАЙТ 

Если
    Гавану
          окинуть мигом -  
рай-страна,
           страна что надо.
Под пальмой
           на ножке
                   стоят фламинго.
Цветет
      коларио
             по всей Ведадо.
В Гаване
        все
           разграничено четко:
у белых доллары,
                у черных - нет.
Поэтому
       Вилли
            стоит со щеткой
у "Энри Клей энд Бок, лимитед".
Много
     за жизнь
             повымел Вилли -  
одних пылинок
             целый лес,-  
поэтому
       волос у Вилли
                    вылез,


поэтому
       живот у Вилли
                    влез.
Мал его радостей тусклый спектр:
шесть часов поспать на боку,
да разве что
            вор,
                портовой инспектор,
кинет
     негру
          цент на бегу.
От этой грязи скроешься разве?
Разве что
         стали б
                ходить на голове.
И то
    намели бы
             больше грязи:
волосьев тыщи,
              а ног -  
                     две.
Рядом
     шла
        нарядная Прадо.
То звякнет,
           то вспыхнет
                      трехверстный джаз.
Дурню  покажется,
                 что и взаправду
бывший рай
          в Гаване как раз.
В мозгу у Вилли
               мало извилин,
мало всходов,
             мало посева.
Одно - 
      единственное
                  вызубрил Вилли
тверже,
       чем камень
                 памятника Масео:
"Белый
      ест
         ананас спелый,
черный -  
        гнилью моченый.
Белую работу
            делает белый,
черную работу -  
               черный".
Мало вопросов Вилли сверлили.
Но один был
           закорюка из закорюк.
И  когда
        вопрос этот
                   влезал в Вилли,
щетка
     падала
           из Виллиных рук.
И надо же случиться,
                   чтоб как раз тогда
к королю сигарному
                  Энри Клей
пришел,
       белей, чем облаков стада,
величественнейший из сахарных королей. 
Негр
    подходит
            к туше дебелой:
"Ай бэг ер пардон, мистер Брэгг!
Почему и сахар,
               белый-белый,
должен делать
             черный негр?
Черная сигара
             не идет в усах вам -  
она для негра
             с черными усами.
А если вы
         любите
               кофий с сахаром,
то сахар
        извольте
                делать сами".
Такой вопрос
            не проходит даром.
Король
      из белого
               становится желт.
Вывернулся
          король
                сообразно с ударом,
выбросил обе перчатки
                     и ушел.
Цвели
     кругом
           чудеса ботаники.
Бананы
      сплетали
              сплошной кров.
Вытер
     негр
         о белые подштанники
руку,
     с носа утершую кровь.
Негр
    посопел подбитым носом,
поднял щетку,
             держась за скулу.
Откуда знать ему,
                 что с таким вопросом
надо обращаться
               в Коминтерн,
                           в Москву?

Гавана, 5 июля 1925 г.



СИФИЛИС 

Пароход подошел,
                завыл,
                      погудел -  
и скован,
         как каторжник беглый.
На палубе
         700 человек людей,
остальные -  
           негры.
Подплыл
       катерок
              с одного бочка.
Вбежав
      по лесенке хромой,
осматривал
          врач в роговых очках:
"Которые с трахомой?"
Припудрив прыщи
               и наружность вымыв,
с кокетством себя волоча,
первый класс
            дефилировал
                       мимо  
улыбавшегося врача.
Дым
   голубой
          из двустволки ноздрей
колечком
        единым
              свив,
первым
      шел
         в алмазной заре
свиной король -  
               Свифт.
Трубка
      воняет,
             в метр длиной.
Попробуй к такому -  
                   полезь!
Под шелком кальсон,
                   под батистом-лино,
поди,
     разбери болезнь.
"Остров,
        дай
           воздержанья зарок!
Остановить велите!"
Но взял
       капитан
              под козырек
и спущен Свифт -  
                сифилитик. 
За первым классом
                 шел второй.
Исследуя
        этот класс,
врач
    удивлялся,
              что ноздри с дырой,-  
лез
   и в ухо
          и в глаз.
Врач смотрел,
             губу своротив,
нос
   под очками
             взморща.
Врач
    троих
         послал в карантин
из
  второклассного сборища.
За вторым
         надвигался
                   третий класс,
черный от негритья.
Врач посмотрел:
               четвертый час,
время коктейлей
               питья.
- Гоните обратно
                трюму в щель!
Больные -  
         видно и так.
Грязный  вид...
               И  вообще -  
оспа не привита.-  
У негра
       виски
            ревмя ревут.
Валяется
        в трюме
               Том.
Назавтра
        Тому
            оспу привьют -  
и Том
     возвратится в дом.
На берегу
         у Тома
               жена.
Волоса
      густые, как нефть.
И кожа ее
         черна и жирна,
как вакса
         "Черный  лев".
Пока
    по работам
              Том болтается,
- у Кубы
        губа не дура -  
жену его
        прогнали с плантаций
за неотработку
              натурой.
Луна
    в океан
           накидала монет,
хоть сбросься,
              вбежав на насыпь!
Недели
      ни хлеба,
               ни мяса нет.
Недели -  
        одни ананасы.
Опять
     пароход
            привинтило винтом.
Следующий -  
           через недели!
Как дождаться
             с голодным ртом?
- Забыл,
        разлюбил,
                забросил Том!
С белой
       рогожу
             делит!-  
Не заработать ей
                и не скрасть.
Везде
     полисмены под зонтиком.
А мистеру Свифту
                последнюю страсть
раздула
       эта экзотика.
Потело
      тело
          под бельецом
от черненького мясца.
Он тыкал
        доллары
               в руку, в лицо,
в голодные месяца.
Схватились -  
            желудок,
                    пустой давно,
и верности тяжеловес.
Она
   решила отчетливо:
                    "No!",-  
и глухо сказала:
                "Yes!" 
Уже
   на дверь
           плечом напирал
подгнивший мистер Свифт. 
Его
   и ее
       наверх
             в номера
взвинтил
        услужливый лифт.
Явился
      Том
         через два денька.
Неделю
      спал без просыпа.
И рад был,
          что есть
                  и хлеб,
                        и деньга
и что не будет оспы.
Но день пришел,
               и у кож
                      в темноте
узор непонятный впеплен.
И дети
      у матери в животе
онемевали
         и слепли.
Суставы ломая
             день ото дня,
года календарные вылистаны,
и кто-то
        у тел
             половину отнял
и вытянул руки
              для милостыни.
Внимание
        к негру
               стало особое.
Когда
     собиралась паства,
морали
      наглядное это пособие
показывал
         постный пастор:
"Карает бог
           и его
                и ее
за то,что
         водила гостей!"
И слазило
         черного мяса гнилье
с гнилых
        негритянских костей.
В политику
          этим
              не думал ввязаться я.
А так -  
       срисовал для видика.
Одни говорят -  
              "цивилизация",
другие -  
        "колониальная политика".

1926



ХРИСТОФОР КОЛОМБ 

   Христофор Колумб был Христофор
   Коломб - испанский еврей.
                      Из журналов.
         1

Вижу, как сейчас,
                объедки да бутылки...
В портишке,
           известном
                    лишь кабачком,
Коломб Христофор
                и другие забулдыги
сидят,
      нахлобучив
                шляпы бочком.
Христофора злят,
               пристают к Христофору:
"Что вы за нация?
                 Один Сион!
Любой португалишка
                  даст тебе фору!"
Вконец извели Христофора -  
                          и он
покрыл
      дисканточком
                  щелканье пробок
(задели
       в еврее
              больную струну):
"Что вы лезете:
               Европа да Европа!
Возьму
      и открою другую
                     страну".
Дивятся приятели:
                 "Что с Коломбом?
Вина не пьет,
             не ходит гулять.
Надо смотреть -  
               не вывихнул ум бы.
Всю ночь сидит,
               раздвигает циркуля".

         2

Мертвая хватка в молодом еврее;
думает,
       не ест,
              недосыпает ночей.
Лакеев
      оттягивает
                за фалды ливреи,
лезет
     аж в спальни
                 королей и богачей.
"Кораллами торгуете?!
                     Дешевле редиски.
Сам
   наловит
          каждый мальчуган.
То ли дело
          материк индийский:
не барахло -  
            бирюза,
                   жемчуга!
Дело верное:
            вот вам карта.
Это океан,
          а это -  
                 мы.
Пунктиром путь -  
                и бриллиантов караты
на каждый полтинник,
                    данный взаймы".
Тесно торгашам.
               Томятся непоседы.
Посуху
      и в год
             не обернется караван.
И закапали
          флорины и пезеты
Христофору
          в продырявленный карман.

         3

Идут,
     посвистывая,
                 отчаянные из отчаянных.
Сзади тюрьма.
             Впереди -  
                      ни рубля.
Арабы,
      французы,
               испанцы
                      и датчане
лезли
     по трапам
              Коломбова корабля.
"Кто здесь Коломб?
                  До Индии?
                           В ночку!
(Чего не откроешь,
                  если в пузе орган!)
Выкатывай на палубу
                   белого бочку,
а там
     вези
         хоть к черту на рога!"
Прощанье - что надо.
                   Не отъезд - а помпа:
день
    не просыхали
                капли на усах,
Время
     меряли,
            вперяясь в компас.
Спьяна
      путали штаны и паруса.
Чуть не сшибли
              маяк зажженный.
Палубные
        не держатся на полу,
и вот,
      быть может, отсюда,
                        с Жижона,
на всех парусах
               рванулся Коломб.

         4

Единая мысль мне сегодня люба,
что эти вот волны
                 Коломба лапили,
что в эту же воду
                 с Коломбова лба
стекали
       пота
           усталые капли.
Что это небо
            землей обмеля,
на это вот облако,
                  вставшее с юга,-  
"На мачты, братва!
                  глядите -  
                            земля!"-  
орал
    рассудок теряющий юнга.
И вновь
       океан
            с простора раскосого
вбивал
      в небеса
              громыхающий клин,
а после
       братался
               с волной сарагоссовой.
и вместе
        пучки травы волокли.
Он
  этой же бури слушал лады.
Когда ж
       затихает бури задор,
мерещатся
         в водах
                Коломба следы,
ведущие
       на Сан-Сальвадор.

         5

Вырастают дни
             в бородатые месяцы.
Луны
    мрут
        у мачты на колу.
Надоело океану,
               Атлантический бесится.
Взбешен Христофор,
                  извелся Коломб.
С тысячной волны трехпарусник
                             съехал.
На тысячу первую взбираться
                           надо.
Видели Атлантический?
                     Тут не до смеха!
Команда ярится -  
                устала команда.
Шепчутся:
         "Черту ввязались в попутчики.
Дома плохо?
           И стол и кровать.
Знаем мы
        эти
           жидовские штучки -  
разные
      Америки
             закрывать и открывать!"
За капитаном ходят по пятам.
"Вернись!- говорят,
                   играют мушкой.-  
Какой ты ни есть
                капитан-раскапитан,
а мы тебе тоже
              не фунт с осьмушкой".
Лазит Коломб
            на брамсель с фока,
глаза аж навыкате,
                 исхудал лицом;
пустился вовсю:
               придумал фокус
со знаменитым
             Колумбовым яйцом.
Что яйцо? -  
           игрушка на день.
И день
      не оттянешь
                 у жизни-воровки.
Галдит команда,
               на Коломба глядя:
"Крепка
       петля
            из генуэзской веревки.
Кончай,
       Христофор,
                 собачий век!.."
И кортики
         воздух
               во тьме секут.
"Земля!"-  
         Горизонт в туманной
                            кайме.
Как я вот
         в растущую Мексику
и в розовый
           этот
               песок на заре,
вглазелись.
           Не смеют надеяться:
с кольцом экватора
                  в медной ноздре
вставал
       материк индейцев.

         6

Года прошли.
            В старика
                     шипуна
смельчал Атлантический,
                      гордый смолоду.
С бортов "Мажестиков"
                     любая шпана
плюет
     в твою
           седоусую морду.
Коломб!
       твое пропало наследство!
В вонючих трюмах
                твои потомки
с машинным адом
               в горящем соседстве
лежат,
      под щеку
              подложивши котомки.
А сверху,
        в цветах первоклассных розеток,
катаясь пузом
             от танцев
                      до пьянки,
в уюте читален,
               кино
                   и клозетов
катаются донны,
              сеньоры
                     и янки.
Ты балда, Коломб,-  
                  скажу по чести.
Что касается меня,
                  то я бы
                         лично -  
я б Америку закрыл,
                   слегка почистил,
а потом
       опять открыл -  
                     вторично.

1925



ТРОПИКИ 

(Дорога Вера-Круц - Мехико-сити)

 Смотрю:
        вот это -  
                 тропики.
 Всю жизнь
          вдыхаю наново я.
 А поезд
        прет торопкий
 сквозь пальмы,
               сквозь банановые.
 Их силуэты-веники
 встают рисунком тошненьким:
 не то они - священники,
 не то они - художники.
 Аж сам
       не веришь факту:
 из всей бузы и вара
 встает
       растенье - кактус
 трубой от самовара.
 А птички в этой печке
 красивей всякой меры.
 По смыслу -  
             воробейчики,
 а видом -  
           шантеклеры.
 Но прежде чем
              осмыслил лес
 и бред,
        и жар,
              и день я -  
 и день
       и лес исчез
 без вечера
           и без
                предупреждения.
  Где горизонта борозда?!
  Все линии
           потеряны.
  Скажи,
        которая звезда
  и где
       глаза пантерины?
  Не счел бы
            лучший казначей
  звезды
        тропических ночей,
  настолько
           ночи августа
  звездой набиты
                нагусто.
  Смотрю:
         ни зги, ни тропки.
  Всю жизнь
           вдыхаю наново я.
  А поезд прет
              сквозь тропики,
  сквозь запахи
               банановые.
  
1926



МЕКСИКА 

О, как эта жизнь читалась взасос!
Идешь.
      Наступаешь на ноги.
В руках
       превращается
                   ранец в лассо,
а клячи пролеток -  
                  мустанги.
Взаправду
         игрушечный
                   рос магазин,
ревел
     пароходный гудок.

Сейчас же
         сбегу
              в страну мокасин -  
лишь сбондю
           рубль и бульдог.
А сегодня -  
           это не умора.
Сколько миль воды
                 винтом нарыто,-  
и встает
        живьем
              страна Фениамора
Купера
      и Майн Рида.
Рев сирен,
          кончается вода.
Мы прикручены
             к земле
                    о локоть локоть.
И берет
       набитый "Лефом"
                      чемодан
Монтигомо
         Ястребиный Коготь.
Глаз торопится слезой налиться.
Как? чему я рад? -  
- Ястребиный Коготь!
                    Я ж
                       твой "Бледнолицый
Брат".
Где товарищи?
             чего таишься?
Помнишь,
        из-за клумбы
стрелами
        отравленными
                    в Кутаисе
били
    мы
       по кораблям Колумба?-  
Цедит
     злобно
           Коготь Ястребиный,
медленно,
         как треснувшая крынка:
- Нету краснокожих - истребили
гачупины с гринго.
Ну, а тех из нас,
                 которых
                        пульки
пощадили,
         просвистевши мимо,
кабаками
        кактусовой "пульке"
добивает
        по 12-ти сантимов.
Заменила
        чемоданов куча
стрелы,
       от которых
                 никуда не деться...-  
Огрызнулся
          и пошел,
                  сомбреро нахлобуча
вместо радуги
             из перьев
                      птицы Кетцаль.
Года и столетья!
                Как ни косите
склоненные головы дней,-  
корявые камни
             Мехико-сити
прошедшее вышепчут мне.
Это
   было
       так давно,
                 как будто не было.
Бабушки столетних попугаев
                          не запомнят.
Здесь
     из зыби озера
                  вставал Пуабло,
дом-коммуна
           в десять тысяч комнат.
И золото
        между озерных зыбей
лежало,
       аж рыть не надо вам.
Чего еще,
        живи,
             бронзовей,
вторая сестра Элладова!
Но очень надо
             за морем
                     белым,
чего индейцу не надо.
Жадна
     у белого
             Изабелла,
жена
    короля Фердинанда.
Тяжек испанских пушек груз.
Сквозь пальмы,
              сквозь кактусы лез
по этой дороге
              из Вера-Круц
генерал
       Эрнандо Кортес.
Пришел.
       Вода студеная
                    хочет
вскипеть кипятком
                 от огня.
Дерутся
       72 ночи
и 72 дня.
Хранят
      краснокожих
                 двумордые идолы.
От пушек
        не видно вреда.
Как мышь на сало,
                 прельстясь на титулы,
своих
     Моктецума предал.
Напрасно,
         разбитых
                 в отряды спаяв,
Гватемок
        в озерной воде
                      мок.
Что
   против пушек
               стреленка твоя!..
Под пытками
           умер Гватемок.
И вот стоим,
            индеец да я,
товарищ
       далекого детства.
Он умер,
        чтоб в бронзе
                     веками стоять
наискосок от полпредства.
Внизу
     громыхает
              столетий орда,
и горько стоять индейцу.
Что братьям его,
               рабам,
                     чехарда
всех этих Хуэрт
               и Диэцов?..
Прошла
      годов трезначная сумма.
Героика
       нынче не тема.
Пивною маркой стал Моктецума,
пивной маркой - Гватемок.
Буржуи
      все
         под одно стригут.
Вконец обесцветили мир мы.
Теперь
      в утешенье земле-старику
лишь две
        конкурентки фирмы.
Ни лиц пожелтелых,
                 ни солнца одеж.
В какую
       огромную лупу,
в какой трущобе
               теперь
                     найдешь
сарапе и Гваделупу?
Что Рига, что Мехико -  
                     родственный жанр.
Латвия
      тропического леса.
Вся разница:
           зонтик в руке у рижан,
а у мексиканцев
               "Смит и Вессон".
Две Латвии
          с двух земных боков -  
различные собой они
лишь тем,
         что в Мексике
                      режут быков
в театре,
         а в Риге -  
                   на бойне.
И совсем как в Риге,
                   около пяти,
проклиная
         мамову опеку,
фордом
      разжигая жениховский аппетит,
кружат дочки
            по Чапультапеку.
А то,
     что тут урожай фуража,
что в пальмы земля разодета,
так это от солнца,-  
                  сиди
                      и рожай
бананы и президентов.
Наверху министры
                в бриллиантовом огне.
Под -  
     народ.
           Голейший зад виднеется.
Без штанов,
          во-первых, потому, что нет,
во-вторых,-  
          не полагается:
                        индейцы.
Обнищало
        моктецумье племя,
                         и стоит оно
там,
    где город
             выбег
                  на окраины прощаться
перед вывеской
              муниципальной:
                           "Без штанов
в Мехико-сити
             вход воспрещается".
Пятьсот
       по Мексике
                 нищих племен,
а сытый
       с одним языком:
одной рукой выжимает в лимон,
одним запирает замком.
Нельзя
      борьбе
            в племена рассекаться.
Нищий с нищими
              рядом!
Несись
      по земле
             из страны мексиканцев,
роднящий крик:
              "Камарада!"
Голод
     мастер людей равнять.
Каждый индеец,
              кто гол.
В грядущем огне
               родня-головня
ацтек,
      метис
           и креол.
Мильон не угробят богатых лопаты.
Страна!
       Поди,
            покори ее!
Встают
      взамен одного Запаты
Гальваны,
         Морено,
                Карио.
Сметай
      с горбов
              толстопузых обузу,
ацтек,
      креол
           и метис!
Скорей
      над мексиканским арбузом,
багровое знамя, взметись!

Мехико-сити, 20 июля, 1925



БОГОМОЛЬНОЕ 

Большевики
          надругались над верой православной.
В храмах-клубах -  
                 словесные бои.
Колокола без языков -  
                    немые словно.
По божьим престолам
                   похабничают воробьи.
Без веры
        и нравственность ищем напрасно.
Чтоб нравственным быть -  
                        кадилами вей.
Вот Мексика, например,
                      потому и нравственна,
что прут
        богомолки
                 к вратам церквей.
Кафедраль -  
          богомольнейший из монашьих институтцев.
Брат "Notre Dame'a"
                   на площади,-
                               а около,
Запружена народом,
                  "Площадь Конституции",
в простонародии -
                 площадь "Сокола"
Блестящий 
         двенадцатицилиндровый
                              "пакард"
остановил шофер,
                простоватый хлопец.
- Стой,- говорит,-  
                  помолюсь пока... -  
донна Эсперанца Хуан-де-Лопец.
Нету донны
          ни час, ни полтора.
Видно, замолилась.
                 Веровать так веровать 
И снится шоферу -  
                донна у алтаря.
Париж
     голубочком 
               душа шоферова.
А в кафедрале
             безлюдно и тихо:
не занято
         в соборе
                 ни единого стульца.
С другой стороны
                у собора -  
                           выход
сразу
на четыре гудящие улицы.
Донна Эсперанца
               выйдет как только,
к донне
       дон распаленный кинется.
За угол!
        Улица "Изабелла Католика"
а в этой улице -
               гостиница на гостинице.  
А дома -  
       растет до ужина
свирепость мужина.
У дона Лопеца
терпенье лопается.
То крик,
        то стон
испускает дон.
Гремит
      по квартире
                 тигровый соло:
- На восемь частей разрежу ее!-  
И, выдрав из уса
                в два метра волос,
он пробует
          сабли своей острие.
- Скажу ей:
          "Иначе, сеньора, лягте-ка!
Вот этот
        кольт
             ваш сожитель до гроба!"-  
И в пумовой ярости
                 - все-таки практика!-  
сбивает
       с бутылок
                дюжину пробок.
  Гудок в два тона -  
  приехала донна.
Еще
   и рев
        не успел уйти
за кактусы
          ближнего поля,
а у шоферских
             виска и груди
нависли
       клинок и пистоля.
- Ответ или смерть!
                 Не вертеть вола!
Чтоб донна
          не могла
                  запираться,
ответь немедленно,
                  где была
жена моя
        Эсперанца?
- О дон Хуан!
             В вас дьяволы злобятся.
Не гневайте
           божью милость.
Донна Эсперанца
               Хуан-де-Лопец
сегодня
       усердно
              молилась.
1925



МЕКСИКА - НЬЮ-ЙОРК 

Бежала
      Мексика
             от буферов
горящим,
        сияющим бредом.
И вот
     под мостом
               река или ров,
делящая
       два Ларедо.
Там доблести -  
              скачут,
                     коня загоня,
в пятак
       попадают
               из кольта,
и скачет конь,
              и брюхо коня
о колкий кактус исколото.
А здесь
       железо -  
               не расшатать!
Ни воли,
        ни жизни,
                 ни нерва вам!
И сразу
       рябит
            тюрьма решета
вам
   для знакомства
                 для первого.
По рельсам
          поезд сыпет,
под рельсой
           шпалы сыпятся.
И гладью
        Миссисипи
под нами миссисипится.
По бокам
        поезда
              не устанут сновать:
или хвост мелькнет,
                   или нос.
На боках поездных
                 страновеют слова:
"Сан-Луйс",
          "Мичиган",
                   "Иллинойс"!
Дальше, поезд,
             огнями расцвеченный!
Лез,
   обгоняет,
            храпит.
В Нью-Йорк несется
                  "Твенти сенчери
экспресс".
          Курьерский!
                     Рапид!
Кругом дома,
            в этажи затеряв
путей
     и проволок множь.
Теряй шапчонку,
               глаза задеря,
все равно -  
           ничего не поймешь!

1926



БРОДВЕЙ 

Асфальт - стекло.
                 Иду и звеню.
Леса и травинки -  
                 сбриты.
На север
        с юга
             идут авеню,
на запад с востока -  
                    стриты.
А между -  
        (куда их строитель завез!)-  
дома
    невозможной длины.
Одни дома
         длиною до звезд,
другие -  
        длиной до луны.
Янки
    подошвами шлепать
                     ленив:
простой
       и курьерский лифт.
В 7 часов
         человечий прилив,
в 17 часов -  
            отлив.
Скрежещет механика,
                  звон и гам,
а люди
      немые в звоне.
И лишь замедляют
                жевать чуингам,
чтоб бросить:
             "Мек моней?"
Мамаша
      грудь
           ребенку дала.
Ребенок
       с каплями из носу,
сосет
     как будто
              не грудь, а доллар -  
занят
     серьезным
              бизнесом.
Работа окончена.
                Тело обвей
в сплошной
          электрический ветер.
Хочешь под землю -  
                  бери собвей,
на небо -  
         бери элевейтер.
Вагоны
      едут
          и дымам под рост,
и в пятках
          домовьих
                  трутся,
и вынесут
         хвост
              на Бруклинский мост,
и спрячут
         в норы
                под Гудзон.
Тебя ослепило,
              ты осовел.
Но,
  как барабанная дробь,
из тьмы
       по темени:
                 "Кофе Максвел
гуд
   ту ди ласт дроп".
А лампы
       как станут
                 ночь копать.
ну, я доложу вам -  
                   пламечко!
Налево посмотришь -  
                   мамочка мать!
Направо -  
         мать моя мамочка!
Есть что поглядеть московской братве.
И за день
         в конец не дойдут.
Это Нью-Йорк.
             Это Бродвей.
Гау ду ю ду!
Я в восторге
            от Нью-Йорка города.
Но
  кепчонку
          не сдерну с виска.
У советских
           собственная гордость:
на буржуев
          смотрим свысока.

6 августа Нью-Йорк.1925 г.



СВИДЕТЕЛЬСТВУЮ 

Вид индейцев таков:
пернат,
       смешон
             и нездешен.
Они
   приезжают
            из первых веков
сквозь лязг
           "Пенсильвэниа Стейшен".
Им
  Кулиджи
         пару пальцев суют.
Снимают
       их
         голливудцы.
На крыши ведут
              в ресторанный уют.
Под ними,
         гульбу разгудевши свою,
ньюйоркские улицы льются.
Кто их радует?
              чем их злят?
О чем их дума?
              куда их взгляд?
Индейцы думают:
               "Ишь -  
                     капитал!
Ну и дома застроил.
Все отберем
           ни за пятак
при
   социалистическом строе.
Сначала
       будут
            бои клокотать.
А там
     ни вражды,
               ни начальства!
Тишь
    да гладь
            да божья благодать -  
сплошное луначарство.
Иными
     рейсами
            вспенятся воды;
пойдут
      пароходы зажаривать,
сюда
    из Москвы
             возить переводы
произведений Жарова.
И радио -  
        только мгла легла -  
правду-матку вызвенит.
Придет
      и расскажет
                 на весь вигвам,
в чем
     красота
            жизни.
И к правде
          пойдет
                индейская рать,
вздымаясь
         знаменной уймою..."
Впрочем,
        зачем
             про индейцев врать?
Индейцы
       про это
              не думают.
Индеец думает:
              "Там,
                   где черно
воде
    у моста в оскале,
плескался
         недавно
                юркий челнок
деда,
     искателя скальпов.
А там,
      где взвит
               этажей коробок
и жгут
      миллион киловатт,-  
стоял
     индейский
              военный бог,
брюхат
      и головат.
И все,
      что теперь
                вокруг течет,
все,
    что отсюда видимо,-  
все это
       вытворил белый черт,
заморская
         белая ведьма.
Их
  всех бы
         в лес прогнать
                       в одни,
и мы чтоб
         с копьем гонялись..."
Поди
    под такую мысль
                   подведи
классовый анализ.
Мысль человечья
               много сложней,
чем знают
         у нас
              о ней.
Тряхнув
       оперенья нарядную рядь
над пастью
          облошаделой,
сошли
     и - пока!
              пошли вымирать.
А что им
        больше
              делать?
Подумай
       о новом агит-винте.
Винти,
      чтоб задор не гас его.
Ждут.
     Переводи, Коминтерн,
расовый гнев
            на классовый.

1926



НЕБОСКРЕБ В РАЗРЕЗЕ 

Возьми
      разбольшущий
	              дом в Нью-Йорке,
взгляни
       насквозь
               на зданье на то.
Увидишь -  
          старейшие
                   норки да каморки -  
совсем
      дооктябрьский
                   Елец аль Конотоп.
Первый -  
         ювелиры,
                 караул бессменный,
замок
     зацепился ставням о бровь.
В  сером
        герои кино,
                   полисмены,
лягут
     собаками
             за чужое добро.
Третий -  
        спят бюро-конторы.
Ест
   промокашки
             рабий пот.
Чтоб мир
        не забыл,
                 хозяин который,
на вывесках
           золотом
                   "Вильям Шпрот".
Пятый.
      Подсчитав
                приданные сорочки,
мисс
     перезрелая
                в мечте о женихах.
Вздымая грудью
               ажурные строчки,
почесывает
           пышных  подмышек меха.
Седьмой.
         Над очагом
                    домашним
                             высясь,
силы сберегши
              спортом смолоду,
сэр
    своей законной миссис,
узнав об измене,
                 кровавит морду.
Десятый.
        Медовый.
                Пара легла.
Счастливей,
           чем Ева с Адамом были.
Читают
      в "Таймсе"
                отдел реклам:
"Продажа в рассрочку автомобилей".
Тридцатый.
          Акционеры
                    сидят увлечены,
делят миллиарды,
                жадны и озабочены.
Прибыль
       треста
              "изготовленье ветчины
из лучшей
          дохлой
                 чикагской собачины".
Сороковой.
           У спальни
                     опереточной дивы.
В  скважину
           замочную,
                    сосредоточив прыть,
чтоб Кулидж дал развод,
                       детективы
мужа
    должны
          в кровати накрыть.
Свободный  художник,
                    рисующий  задочки,
дремлет в девяностом,
                     думает одно:
как бы ухажнуть
               за хозяйской дочкой - 
да так,
       чтоб хозяину
                   всучить полотно.
А с крыши стаял
               скатертный снег.
Лишь ест
         в ресторанной выси
большие крохи
             уборщик - негр,
а маленькие крошки - 
                     крысы.
Я смотрю,
         и злость меня берет
на укрывшихся
             за каменный фасад.
Я стремился
           за 7000 верст вперед,
а приехал
         на 7 лет назад.

1925



ПОРЯДОЧНЫЙ ГРАЖДАНИН 
     
Если глаз твой
              врага не видит,
пыл твой выпили
               нэп и торг,
если ты
       отвык ненавидеть, - 
приезжай
        сюда,
             в Нью-Йорк.
Чтобы, в мили улиц опутан,
в боли игл
          фонарных ежей,
ты прошел бы
            со мной
                   лилипутом
у подножия
          их этажей.
Видишь - 
         вон
            выгребают мусор - 
на объедках
           с детьми пронянчиться,
чтоб в авто,
            обгоняя "бусы",
ко дворцам
          неслись бриллиантщицы.
Загляни
       в окошки в эти - 
здесь
     наряд им вышили княжий.
Только
      сталью глушит элевейтер
хрип
    и кашель
            чахотки портняжей.
А  хозяин - 
            липкий студень - 
с мордой,
         вспухшей на радость чирю,
у работницы
            щупает груди:
"Кто понравится - 
                  удочерю!
Двести дам
           (если сотни мало),
грусть
      сгоню
            навсегда с очей!
Будет
      жизнь твоя - 
                   Куни-Айланд,
луна-парк
         в миллиард свечей".
Уведет - 
         а назавтра
                   зверья,
волчья банда
             бесполых старух
проститутку - 
              в смолу и в перья,
и опять
        в смолу и в пух.
А  хозяин
         в отеле Плаза,
через рюмку
            и с богом сблизясь,
закатил
        в поднебесье глазки:
"Сенк'ю
       за хороший бизнес!"
Успокойтесь,
            вне опасения
ваша трезвость,
               нравственность,
                               дети,
барабаны
         "армий спасения"
вашу
    в мир
         трубят добродетель.
Бог
   на вас
         не разукоризнится:
с вас
     и маме их - 
                 на платок,
и ему
      соберет для ризницы
божий менаджер,
                поп Платон.
Клоб полиций
             на вас не свалится.
Чтобы ты
        добрел, как кулич,
смотрит сквозь холеные пальцы
на тебя
       демократ Кулидж.
И, елозя
         по небьим сводам
стражем ханжества,
                   центов
                          и сала,
пялит
      руку
          ваша свобода
над тюрьмою
           Элис-Айланд.
		   
1925



ВЫЗОВ 

Горы злобы
           аж ноги гнут.
Даже
     шея вспухает зобом.
Лезет в рот,
            в глаза и внутрь.
Оседая,
       влезает злоба.
Весь в огне.
            Стою на Риверсайде.
Сбоку
      фордами
              штурмуют  мрака форт.
Небоскребы
           локти скручивают сзади,
впереди
        американский флот.
Я  смеюсь
          над их атакою тройною.
Ники Картеры
             мою
                 недоглядели визу.
Я
  полпред стиха - 
                  и я
                      с моей страной
вашим штатишкам
                бросаю вызов.
Если
     кроха протухла,
                    плеснится,
выбрось
       весь
           прогнивший  кус.
Сплюнул я,
          не доев и месяца
вашу доблесть,
              законы,
                     вкус.
Посылаю к чертям свинячим
все доллары
           всех держав.
Мне бы
       кончить жизнь
                    в штанах,
                              в которых начал,
ничего
      за век свой
                 не стяжав.
Нам смешны
           дозволенного зоны.
Взвод мужей,
            остолбеней,
                       цинизмом поражен!
Мы целуем
         - беззаконно! - 
                         над Гудзоном
ваших
     длинноногих жен.
День наш
         шумен.
               И вечер пышен.
Шлите
     сыщиков
            в щелки слушать.
Пьем,
     плюя
         на ваш прогибишен,
ежедневную
          "Белую  лошадь".
Вот и я
       стихом побрататься
прикатил и вбиваю мысли,
не боящиеся депортаций:
ни сослать их нельзя
                     и не выселить.
Мысль
     сменяют слова,
                   а слова - 
                             дела,
и глядишь,
          с небоскребов города,
раскачав,
         в мостовые
                   вбивают тела - 
Вандерлипов,
            Рокфеллеров,
                        Фордов.
Но пока
        доллар
              всех поэм родовей.
Обирая,
       лапя,
            хапая,
выступает,
          порфирой надев Бродвей,
капитал - 
          его препохабие.

1925



АМЕРИКАНСКИЕ РУССКИЕ 

Петров
      Капланом
              за пуговицу пойман.
Штаны
     заплатаны,
               как балканская карта.
"Я вам,
       сэр,
           назначаю апойнтман.
Вы знаете,
          кажется,
                  мой апартман?
Тудой пройдете четыре блока,
потом
     сюдой дадите крен.
А если
      стриткара набита,
                       около
можете взять
            подземный трен.
Возьмите
        с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно,
                 будто в телеге.
Слезете на корнере
                  у дрогс ликет,
а мне уж
        и пинту
               принес бутлегер.
Приходите ровно
               в севен оклок, - 
поговорим
          про новости в городе
и проведем
           по-московски вечерок, - 
одни свои:
          жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или
   раздумаете вовсе - 
тогда
     обязательно
                отзвоните меня.
Я  буду
           в офисе".
"Гуд бай!" - 
            разнеслось окрест
и кануло
        ветру в свист.
Мистер Петров
             пошел  на Вест
а мистер Каплан - 
                  на Ист.
Здесь, извольте видеть, "джаб",
                               а дома
                                      "цуп" да "цус".
С  насыпи
         язык
             летит на полном пуске.
Скоро
     только очень образованный
                               француз
будет
     кое-что
            соображать по-русски.
Горланит
        по этой Америке самой
стоязыкий
         народ-оголтец.
Уж если
       Одесса - Одесса-мама,
то Нью-Йорк - 
               Одесса-отец.
 
1925



БАРЫШНЯ И ВУЛЬВОРТ 

Бродвей сдурел.
               Бегня и гулево.
Дома
    с небес обрываются
                      и висят.
Но даже меж ними
                заметишь Вульворт.
Корсетная коробка
                 этажей под шестьдесят.
Сверху
      разведывают
                 звезд взводы,
в средних
         тайпистки
                  стрекочут бешено.
А в самом нижнем -  
                  "Дрогс сода,
грет энд феймус компани-нейшенал".
А в окошке мисс
               семнадцати лет
сидит для рекламы
                 и точит ножи.
Ржавые лезвия
             фирмы "Жиллет"
кладет в патентованный
                     железный зажим
и гладит
        и водит
               кожей ремня.
Хотя
    усов
        и не полагается ей,
но водит
        по губке,
                 усы возомня,-  
дескать -  
         готово,
                наточил и брей.
Наточит один
            до сияния лучика
и новый ржавый
              берет для возни.
Наточит,
       вынет
            и сделает ручкой.
Дескать -  
         зайди,
               купи,
                    возьми.
Буржуем не сделаешься с бритвенной точки.
Бегут без бород
               и без выражений на лице.
Богатств буржуйских особые источники:
работай на доллар,
                  а выдадут цент.
У меня ни усов,
               ни долларов,
                           ни шевелюр,-  
и в горле
         застревают
                   английского огрызки.
Но я подхожу
            и губми шевелю -  
как будто
         через стекло
                    разговариваю по-английски.
"Сидишь,
        глазами буржуев охлопана.
Чем обнадежена?
               Дура из дур".
А девушке слышится:
                  "Опен,
опен ди дор".
"Что тебе заботиться
                    о чужих усах?
Вот...
      посадили...
                как дуру еловую".
А у девушки
           фантазия раздувает паруса,
и слышится девушке:
                   "Ай лов ю".
Я злею:
       "Выдь,
             окно разломай,-  
а бритвы раздай
               для жирных горл".
Девушке мнится:
               "Май,
                    май горл".
Выходит
       фантазия из рамок и мерок -  
и я
   кажусь
         красивый и толстый,
И чудится девушке -  
                   влюбленный клерк
на ней
      жениться
              приходит с Волстрит.
И верит мисс,
            от счастья дрожа,
что я -  
      долларовый воротила,
что ей
      уже
         в других этажах
готовы бесплатно
                и стол
                      и квартира.
Как врезать ей
              в голову
                      мысли-ножи,
что русским известно другое средство,
как влезть рабочим
                  во все этажи
без грез,
        без свадеб,
                   без жданий наследства.
 
1925



БРУКЛИНСКИЙ  МОСТ 

Издай, Кулидж,
радостный клич!
На хорошее
           и мне не жалко слов.
От похвал
         красней,
                 как флага нашего материйка,
хоть вы
       и разъюнайтед стетс
                          оф
Америка.
Как в церковь
             идет
                 помешавшийся верующий,
как в скит
          удаляется,
                    строг и прост, - 
так я
     в вечерней
               сереющей мерещи
вхожу,
      смиренный, на Бруклинский мост.
Как в город
           в сломанный
                      прет победитель
на пушках - жерлом
                  жирафу под рост - 
так, пьяный славой,
                   так жить в аппетите,
влезаю,
       гордый,
              на Бруклинский мост.
Как глупый художник
                   в мадонну музея
вонзает глаз свой,
                  влюблен и остр,
так я,
      с поднебесья,
                   в звезды усеян,
смотрю
      на Нью-Йорк
                 сквозь Бруклинский мост.
Нью-Йорк
        до вечера тяжек
                       и душен,
забыл,
      что тяжко ему
                   и высоко,
и только одни
             домовьи души
встают
      в прозрачном свечении окон.
Здесь
     еле зудит
              элевейтеров зуд.
И  только
         по этому - 
                    тихому зуду
поймешь - 
          поезда
                с дребезжаньем ползут,
как будто
         в буфет убирают посуду.
Когда ж,
        казалось, с-под речки начатой
развозит
        с фабрики
                 сахар лавочник, - 
то
  под мостом проходящие мачты

размером
        не больше размеров булавочных.
Я горд
      вот этой
              стальною милей,
живьем в ней
            мои видения встали - 
борьба
      за конструкции
                    вместо стилей,
расчет суровый
              гаек
                  и стали.
Если
    придет
          окончание света - 
планету
       хаос
           разделает в лоск,
и только
        один останется
                      этот
над пылью  гибели вздыбленный мост,
то,
   как из косточек,
                   тоньше иголок,
тучнеют
       в музеях стоящие
                       ящеры,
так
    с этим мостом
                 столетий геолог
сумел
     воссоздать бы
                  дни настоящие.
Он скажет:
          - Вот эта
                   стальная лапа
соединяла
         моря и прерии,
отсюда
      Европа
            рвалась на Запад,
пустив
      по ветру
              индейские перья.
Напомнит
        машину
              ребро вот это - 
сообразите,
           хватит рук ли,
чтоб, став
          стальной ногой
                        на Мангетен,
к себе
      за губу
             притягивать Бруклин?
По  проводам
            электрической пряди - 
я знаю - 
        эпоха
             после пара - 
здесь
     люди
         уже
            орали по радио,
здесь
     люди
         уже
            взлетали по аэро.
Здесь
     жизнь
          была
              одним - беззаботная,
другим - 
         голодный
                 протяжный  вой.
Отсюда
      безработные
в Гудзон
        кидались
                вниз головой.
И дальше
        картина моя
                   без загвоздки
по струнам - канатам,
                     аж звездам к ногам.
Я  вижу - 
          здесь
                стоял Маяковский,
стоял
     и стихи слагал по слогам. - 
Смотрю,
       как в поезд глядит эскимос,
впиваюсь,
         как в ухо впивается клещ.
Бруклинский  мост - 
да...
      Это вещь!

1925



100% 

Шеры...
       облигации...
                   доллары...
                             центы...
В винницкой глуши тьмутараканясь,
так я рисовал,
              вот так мне представлялся
                                       стопроцентный
американец.
Родила сына одна из жен.
Отвернув
        пеленочный край,
акушер демонстрирует:
                     Джон  как Джон.
Ол райт!
        Девять фунтов,
                      глаза - 
                              пятачки.
Ощерив зубовный ряд,
отец
     протер
           роговые очки:
Ол райт!
Очень прост
           воспитанья вопрос.
Ползает,
        лапы марает.
Лоб расквасил - 
                ол райт!
                        нос - 
ол райт!
Отец говорит:
             "Бездельник Джон.
Ни  цента не заработал,
                       а гуляет!"
Мальчишка
         Джон
             выходит вон.
Ол  райт!
Техас,
      Калифорния,
                 Массачузэт.
Ходит
     из края в край.
Есть хлеб - 
           ол райт!
                   нет - 
ол райт!
Подрос,
       поплевывает слюну.
Трубчонка
         горит, не сгорает.
"Джон,
      на пари,
              пойдешь на луну?"
Ол райт!
Одну полюбил,
             назвал дорогой.
В азарте
        играет в рай.
Она изменила,
              ушел к другой.
Ол  райт!
Наследство Джону.
                 Расходов - 
                            рой.
Миллион
        растаял от трат.
Подсчитал,
          улыбнулся - 
                     найдем второй.
Ол  райт!
Работа.
       Хозяин - 
                лапчатый гусь - 
обкрадывает
           и обирает.
Джон
     намотал
            на бритый ус.
Ол  райт!
Хозяин выгнал.
              Ну, что ж!
Джон
    рассчитаться рад.
Хозяин за кольт,
                а Джон за нож.
Ол райт!
Джон
    хозяйской пулей сражен.
Шепчутся:
         "Умирает".
Джон услыхал,
             усмехнулся Джон.
Ол  райт!
Гроб.
     Квадрат прокопали черный.
Земля - 
        как по крыше град.
Врыли.
      Могильщик
               вздохнул облегченно.
Ол райт!

Этих Джонов
           нету в Нью-Йорке.
Мистер Джон,
             жена его
                     и кот
зажирели,
         спят
              в своей квартирной норке,
просыпаясь
          изредка
                 от собственных икот.
Я разбезалаберный до крайности,
но судьбе
         не любящий
                   учтиво кланяться,
я,
  поэт,
       и то американистей
самого что ни на есть
                     американца.
1925



КЕМП "НИТ ГЕДАЙГЕ" 

Запретить совсем бы
                   ночи - негодяйке
выпускать
         из пасти
                 столько звездных жал.
Я  лежу, - 
          палатка
                 в Кемпе "Нит гедайге".
Не  по мне все это.
                   Не к чему...
                               и жаль...
Взвоют
      и замрут сирены над Гудзоном,
будто бы решают:
                выть или не выть?
Лучше  бы не выли.
                  Пассажирам сонным
надо просыпаться,
                 думать,
                        есть,
                             любить...
Прямо
     перед мордой
                 пролетает вечность - 
бесконечночасый распустила хвост.
Были б все одеты,
                 и в белье, конечно,
если б время
            ткало
                 не часы,
                         а холст.
Впречь бы это
             время
                  в приводной бы ремень, - 
спустят
       с холостого - 
                     и чеши и сыпь!
Чтобы
     не часы показывали время,
а чтоб время
             честно
                   двигало часы.
Ну, американец...
                 тоже...
                        чем гордится.
Втер очки Нью-Йорком.
                     Видели его.
Сотня этажишек
              в небо городится.
Этажи и крыши - 
               только и всего.
Нами
     через пропасть
                   прямо к коммунизму
перекинут мост,
               длиною - 
                        во сто лет.
Что ж,
      с мостища с этого
                       глядим с презрение
Кверху нос задрали?
                   загордились?
                                Нет.
Мы
  ничьей башки
              мостами  не морочим.
Что такое мост?
               Приспособленье для простуд.
Тоже...
       без домов
                не проживете очень
на одном
        таком
             возвышенном мосту.
В мире социальном
                 те же непорядки:
три доллара за день,
                    на - 
                        и отвяжись.
А у Форда сколько?
                  Что  играться в прятки!
Ну, скажите, Кулидж, - 
                      разве это жизнь?
Много ль
         человеку
                 (даже Форду)
                             надо?
Форд - 
       в мильонах фордов,
                         сам же Форд - 
                                       в аршин.
Мистер  Форд,
             для вашего,
                        для высохшего зада
разве мало
          двух
              просторнейших машин?
Лишек - 
        в М. К. X.
                  Повесим ваш портретик.
Монумент
        и то бы
               вылепили с вас.
Кланялись бы детки,
                   вас
                      случайно встретив.
Мистер Форд - 
             отдайте!
                     Даст он...
                               Черта с два!
За палаткой
           мир
               лежит угрюм и темен.
Вдруг
     ракетой сон
                звенит в унынье в это:
"Мы  смело в бой пойдем
за власть Советов..."
Ну, и сон приснит вам
                     полночь-негодяйка!
Только сон ли это?
                  Слишком громок сон.
Это
   комсомольцы
              Кемпа "Нит гедайге"
песней
      заставляют
                 плыть в Москву Гудзон.

20 сентября 1925 г. Нью-Йорк.




ДОМОЙ! 

   Уходите, мысли, восвояси.
   Обнимись,
            души  и моря глубь.
   Тот,
        кто постоянно ясен,- 
   тот,
        по-моему,
                 просто глуп.
   Я в худшей каюте
                   из всех кают - 
   всю ночь надо мною
                     ногами куют.
   Всю ночь,
            покой потолка возмутив,
   несется танец,
                 стонет мотив:
   "Маркита,
            Маркита,
   Маркита моя,

   зачем ты,
            Маркита,
   не любишь меня..."
   А зачем
          любить меня Марките?!
   У меня
         и франков даже нет.
   А Маркиту
            (толечко моргните!)
   за сто франков
                 препроводят в кабинет.
   Небольшие деньги - 
                      поживи для шику - 
   нет,
       интеллигент,
                   взбивая грязь вихров,
   будешь всучивать ей
                       швейную машинку,
   по стежкам
             строчащую
                      шелка стихов.
   Пролетарии
             приходят к коммунизму
                                  низом - 
   низом шахт,
              серпов
                    и вил, - 
   я ж
      с небес поэзии
                    бросаюсь в коммунизм,
   потому что
             нет мне
                    без него любви.
   Все равно - 
               сослался сам я
                             или послан к маме - 
   слов ржавеет сталь,
                      чернеет баса медь.
   Почему
         под иностранными дождями
   вымокать мне,
                гнить мне
                         и ржаветь?
   Вот лежу,
            уехавший за воды,
   ленью
        еле двигаю
                  моей машины  части.
   Я себя
         советским чувствую
                           заводом,
   вырабатывающим  счастье.
   Не  хочу,
            чтоб меня, как цветочек с полян,
   рвали
        после служебных тягот.
   Я хочу,
           чтоб в дебатах
                         потел Госплан,
   мне давая
            задания на год.
   Я хочу,
          чтоб над мыслью
                         времен комиссар
   с приказанием нависал.
   Я хочу,
          чтоб сверхставками спеца
   получало
           любовищу  сердце.
   Я хочу,
          чтоб в конце работы
                             завком
   запирал мои губы
                   замком.
   Я хочу,
          чтоб к штыку

Казимир Малевич. Супрематическая композиция: белое на белом. 1918

Белый квадрат, невесомо плывущий в белом поле, Супрематическая композиция: белое на белом была одной из самых радикальных картин своего времени: геометрическая абстракция без привязки к внешней реальности. И все же картина не безлична: мы видим руку художника в фактуре краски и в тонких вариациях белого цвета. Квадрат не совсем симметричен, и его линии с неточно очерченными линиями обладают способностью дышать, создавая ощущение не границ, определяющих форму, а пространства без границ.

Малевич был очарован техникой и особенно самолетом. Он изучал аэрофотосъемку и хотел, чтобы «Белое на белом» создавало ощущение плавания и превосходства. Белый, как полагал Малевич, был цветом бесконечности и означал царство высшего чувства, утопический мир чистой формы, достижимый только с помощью необъективного искусства. Более того, он назвал свою теорию искусства супрематизмом, чтобы обозначить «верховенство чистого чувства или восприятия в изобразительном искусстве»; а чистое восприятие, писал он, требовало, чтобы формы изображения «не имели ничего общего с природой.В 1918 году, вскоре после революции в России, это чувство освобождения носило не только эстетический, но и социальный и политический характер. Год спустя Малевич выразил свое воодушевление в манифесте: «Я преодолел полосу цветного неба. . . . Плавайте в белой свободной бездне, перед вами бесконечность ».

Отрывок из публикации MoMA Highlights: 375 работ из Музея современного искусства, Нью-Йорк (Нью-Йорк: Музей современного искусства, 2019)

Дополнительный текст

Малевич описал свою эстетическую теорию, известную как супрематизм, как «верховенство чистого чувства или восприятия в изобразительном искусстве».«Он рассматривал русскую революцию как проложившую путь к новому обществу, в котором материализм в конечном итоге приведет к духовной свободе. Эта суровая картина считается одной из самых радикальных картин своего времени, но она не безлична; след руки художника видна в текстуре краски и тонких вариациях белого цвета. Неточные очертания асимметричного квадрата создают ощущение бесконечного пространства, а не четких границ.

Этикетка галереи с 2015 года.

В своей серии «Белое на белом» Малевич раздвинул границы абстракции до беспрецедентной степени. Сведя изобразительные средства до их минимума, он не только избавился от иллюзии глубины и объема, но и избавил живопись от ее, казалось бы, последнего существенного атрибута — цвета. Остается только геометрическая фигура, едва отличимая от чуть более теплой белой земли, и создаваемая иллюзией движения из-за ее перекошенного и смещенного от центра положения. Супрематическая композиция: белое на белом с его богато текстурированной поверхностью и нежной кистью подчеркивает материальные аспекты живописи, а его простота предполагает радикальное переосмысление среды.В 1918 году, через год после революции в России, это чувство освобождения воспринималось не только эстетическим, но и социально-политическим. Свое воодушевление Малевич выразил в манифесте, опубликованном в связи с первой публичной выставкой серии в Москве в 1919 году: «Я преодолел подкладку цветного неба … Плавайте в белой свободной бездне, впереди бесконечность». »

Этикетка галереи из Inventing Abstraction, 1910–1925 , 23 декабря 2012 г. — 15 апреля 2013 г.

Эдвин Уайт, MSA SC 3520-16836

Эдвин Уайт, MSA SC 3520-16836 Архивы Мэриленда
(биографическая серия)

Эдвин Уайт (1817-1877)
MSA SC 3520-16836

Биография:

Рождение: 21 мая 1817 г. (Саут-Хэдли, Массачусетс Сайрусу и Эльвире Уайт).Брак: Харриет Хинман Аллен, 7 декабря 1841 г. [1]

Эдвин Уайт начал рисовать в раннем возрасте в своем доме в городе Южный. Хэдли, Массачусетс. В 18 лет Уайт начал учиться у портретист Филип Хьюинс в Харфорде, Коннектикут, и в течение пяти лет его картина «Мальчик-попрошайка» был выставлен в престижной Национальной академии дизайна в Нью-Йорке. [2/3] Between В 1840 и 1846 годах Уайт посещал несколько классов Национальной академии. сосредотачиваясь на изучении антиквариата и жизни, и работал под руководством уважаемых художников, таких как Джон Рубенс Смит.В 1848 году Уайт был избран членом Академии и стал полный академик только год спустя. [4] Уайт также добился определенного успеха через Американский художественный союз, через который распространялись многие его картины.

В 1850, Белый посетил Париж впервые учится у Франсуа Эдуарда Пико в Academie des Beaux-Arts перед переездом в Дюссельдорф в 1851 г. — учиться у Карла Вильгельма Хюбнера. [5] В письме к американцу Art-Union, Уайт благосклонно писал о своем пребывании за границей: я как одно из самых желанных мест для художника в мире какую бы отрасль искусства он ни выбрал для дальнейшего изучения, он находит ему материал.Для моделей, как мужских, так и женских, костюмы его предметы … в Старом отеле Клюни он находит наиболее полное коллекция мебели и предметов, таких как гобелены, доспехи, старые картинки, там все, что он может пожелать, ему нужно только спросить, и он разрешено учиться, когда он захочет ». [6] Уайт поддерживал несколько студии по всей Европе, включая Париж, Дюссельдорф и Флоренция. Художник Сэнфорд Гиффорд описал Уайта серия писем отцу как «самый любезный человек, а также отличный художник «, который был членом сплоченный кружок американских художников в Париже.Среди его коллег Уайт познакомился с известными художниками такие как Джон Сингер Сарджент и Эрастус Палмер. 8 октября 1855 г. после пяти лет в Европе Уайт вернулся в Нью-Йорк. Йорк. [7]

В 1856 году в Аннаполисе, штат Мэриленд, Сенат штата Мэриленд сформировал В состав комитета вошли Сэмюэл Оуингс Хоффман, Уильям Линган Гейтер, и Джеймс Уоллес заказать картину об отставке Джорджа Вашингтона в качестве главнокомандующего 23 декабря 1783 г. в Старой сенатской палате Дом штата Мэриленд.[8] Пока нет известных записей указание что Уайт когда-либо посещал Аннаполис, комитет официально выбранный Уайт весной 1857 г. для комиссии и художник уехал в Париж в конце мая 1857 года. [9] Во время этой второй поездки в Париж Уайт работал над множеством картин, в том числе несколькими историческими произведения: Джордж Вашингтон читает панихиду над телом Брэддока (1860 г.) и «Вечерний гимн гугенотов» (1859 г.).

Уайт вернулся в Соединенные Штаты в июле 1859 года и завершил свою самую известную работу: «Вашингтон уходит в отставку со своей комиссии. Октябрь.Затем картина объехала несколько галерей. по всей территории Соединенных Штатов в течение нескольких месяцев, прежде чем прибыть в Дом штата Мэриленд в конце 1859 года. Художественный журнал The Crayon следил за ходом Вашингтонской отставки. его совершение и завершение, положительно охарактеризовав его. Октябрь Издание 1859 г. рассмотрело картину довольно подробно,

«Художник справился с трудным сабж очень удачно.Отсутствие энергичной осанки или драматизма. действие, чтобы выразить, он еще не сумел провести формальное собрание слушаю. Судя по расположению и разнообразию его фигур, все они истинным в костюме и характере, благодаря разумному использованию аксессуаров, которые не навязчивы ни по форме, ни по цвету, и заставляя нас чувствовать интерес, который сами фигуры проявляют к происходящему перед нами, все взоры были прикованы к Вашингтону, ему удалось произвести на нас впечатление с исключительностью важного события в нашей национальной истории.Мы не сомневаюсь, что Вашингтонская отставка его комиссии доставит полное удовлетворение народу Мэриленда и займет место среди лучших в своем классе ». [10]

Вашингтонская отставка висела в старой палате Сената до 1904 года, когда она была переехал на парадную лестницу в новую пристройку Государственного дома.

Белый оставался в Нью-Йорке несколько лет и служил в качестве приглашенного инструктора в Национальной академии дизайна с 1867 г. и 1869 г.Между 1869 и 1875 годами Уайт совершил свое последнее путешествие в Европу. проживал в основном во Флоренции, но зимой 1873 года он также отправился в Египет. и 1874. [11]

В 1877, Эдвин Уайт умер в Саратога-Спрингс, Нью-Йорк, после долгой схватки. плохого здоровья. Американский художник Джервис МакЭнти подумал о смерти Уайта и написал: «В последний раз, когда я видел [Уайта], казалось, что он раздавлен и разбит, и я узнаю, что суровая критика его Фотографии в Академии в прошлом году подействовали на него очень серьезно.»[12]

---

[1] Келлог, Аллин С., Мемориалы старейшины Джона Уайта, одного из первых поселенцев Хартфорда, штат Коннектикут, и его потомков. Хартфорд: Кейс, Локвуд и компания: 1860 г., стр. 254.
[2] Музей Национальной Академии Дизайна. Эдвин Уайт Биография. ANA 1848; NA 1849. http://www.nationalacademy.org/collections/artists/detail/1272/.
[3] Акерман, Джеральд М., Американские востоковеды. Маме, Тур, Франция: ACR, 1994, стр.230.
[4] Архивы Национальной академии дизайна, отчеты студентов и учителей, 1840-1869 гг.
[5] Музей Национальной академии дизайна. Эдвин Уайт Биография. ANA 1848; NA 1849. http://www.nationalacademy.org/collections/artists/detail/1272/.
[6] Нью-Йоркское историческое общество. Записи Американского союза художников, 1848–1851, «Письма художников», MS 12. См. Ролик 7.
[7] Работы Сэнфорда Робинсона Гиффорда, 1840-1900, 1960-1970 гг. Архивы американского искусства, Смитсоновский институт, 8 октября 1855 года.
[8] GENERAL ASSEMBLY (House, Journal), 1856, vol.659, с.548.
[9] «Наброски», The Crayon, апрель 1857 г.
[10] «Sketchings», The Crayon, октябрь 1859 г.
[11] Акерман, Джеральд М., Американские востоковеды. Маме, Тур, Франция: ACR, 1994, стр.230.
[12] Архивы американского искусства. Дневники Джервиса Макинти, 11 июня 1877 г. http://www.aaa.si.edu/collections/diaries/mcentee/entry/18770611.

Вернуться на начальную страницу

Авторские права 09 октября 2013 г. Государственный архив Мэриленда

Черно-белая портретная фотография — Советы и приемы для профессионалов

Съемка черно-белой портретной фотографии

Выберите цифровой или пленочный

Первое, что вы должны определить при съемке любой фотографии, — это снимать ли вы цифровую или пленочную.Оба имеют свои преимущества и оба имеют свои недостатки.

Пленка, безусловно, обеспечивает уникальный внешний вид и стиль. Это может повлечь за собой такие элементы, как текстура зерна пленки, и изменить способ компоновки фотографий. Это особенно актуально при съемке черно-белых фотографий в классическом стиле, напоминающем старые фотографии.

Платон Антониу, возможно, один из лучших портретных фотографов, работающих сегодня, предпочитает снимать на пленку, потому что она помогает ему оставаться на связи со своими объектами. Взгляните на Платона в действии и на влияние фильма на его творчество.

Platon: черно-белая портретная фотография

Цифровая фотография, с другой стороны, может не иметь классических элементов пленки. Однако они компенсируют это своей гибкостью. Съемка с помощью цифровых зеркальных или беззеркальных камер позволит вам снимать в формате файла RAW. При этом сохраняется вся информация об изображении, что дает вам гибкость в настройке и манипулировании изображением так, как иначе вы не смогли бы.

Цифровые черно-белые фотографии также позволяют получить более чистый и современный портретный стиль.Решение о том, будете ли вы снимать на пленку или цифровую, полностью зависит от стиля портретной съемки, который вы себе представляете.

Советы по созданию черно-белых портретных фотографий

Съемка в черно-белом режиме

Прежде чем снимать черно-белый портрет, важно понять, почему вы снимаете в черно-белом режиме. Чем черно-белый делает этот портрет лучше, чем если бы он был сделан в цвете?

Важно помнить, что ваш портрет с самого начала будет черно-белым.Настройки освещения, композиции и камеры изменятся, когда вы решите снимать в черно-белом режиме. Многие фотографы задаются вопросом, следует ли снимать в камеру в черно-белом режиме или снимать в цвете и конвертировать в черно-белое при публикации.

Цветной портрет в черно-белый

Если вы снимаете в формате RAW, это решение не имеет большого значения, поскольку RAW позволяет вам переходить от монохромного к цветному или наоборот при редактировании. Съемка в камере в черно-белом режиме и в формате RAW позволит вам сразу увидеть снимаемое изображение в черно-белом режиме во время съемки.Но это также даст вам возможность преобразовать в цвет, если это необходимо.

Настройки черно-белой портретной фотографии

Выберите настройки камеры

Многих фотографов привлекает черно-белая фотография из-за ее контрастности. Когда дело доходит до портретов, этот контраст может привлечь внимание к объекту и создать эффектное изображение. Ваши настройки должны дополнять визуальный стиль, которого вы пытаетесь достичь.

Использование диафрагмы большего размера, например f / 1.4 или f / 2,8 создадут небольшую глубину резкости. Малая глубина резкости сделает все, что отвлекает, не в фокусе и привлечет больше внимания к объекту съемки.

Примеры лучших черно-белых портретов

Это также создаст некоторое разделение между вашим объектом и его фоном, что отлично подходит для портретной съемки. Чтобы узнать больше о взаимосвязи между диафрагмой и глубиной резкости, ознакомьтесь с нашим полным описанием диафрагмы на видео.

Настройки диафрагмы для черно-белой портретной съемки • Подпишитесь на YouTube

Еще один компонент треугольника экспозиции, с которым стоит поэкспериментировать, — это ISO.Обычно пленочные фотографии содержат зернистость изображения, которая может добавить текстуру портрету. Чтобы добиться этого в цифровом виде, создайте соответствующее количество шума изображения, используя более высокое значение ISO. Это хорошо имитирует текстурный эффект зернистости пленки. Посмотрите, как можно стилистически использовать ISO для создания шума в этой разбивке видео по ISO.

Черно-белые портретные фотографии ISO • Подпишитесь на YouTube

Однако, если вы хотите создать портрет в высоком разрешении с минимальным шумом, выберите значение ISO, близкое к исходному ISO вашей камеры.Это даст вам наиболее динамичный диапазон. Конечно, настройки вашей камеры также будут зависеть от настройки освещения.

Освещение черно-белой портретной фотографии

Эксперимент с освещением

Как мы упоминали ранее, привлекательность черно-белой портретной фотографии заключается в использовании контраста. Если по этой причине вы тоже хотите снять портрет в черно-белом цвете, не бойтесь экспериментировать с различными техниками освещения.

Использование одного источника света может создать на фотографии невероятный драматизм.Высокая контрастность разделенного освещения соответствует стилю черного и белого. Например, разделенное освещение может сделать ваш объект загадочным или загадочным.

Черно-белая портретная фотография • Настройка раздельного освещения

Если вы хотите немного больше деталей от ваших объектов, но все же хотите драматического освещения, поэкспериментируйте с освещением Рембрандта. Использование теней и бликов в освещении Рембрандта очень хорошо работает с черно-белой фотографией.

Освещение Рембрандта для черно-белых портретных фотографий

Кьяроскуро — это одна из ключевых техник черно-белого портрета, которая подчеркивает противопоставление света и тьмы.Использование низко- и высококонтрастного освещения может создать тон или настроение вашего черно-белого портрета.

Это только несколько типов настроек освещения, которые хорошо подходят для черно-белой фотографии. Наша цель — найти стили освещения, которые дополняют сильные стороны черного и белого, а именно контраст. Этот видеоурок по черно-белой портретной съемке с одним светом поможет вам найти идеи освещения, которые помогут сдвинуть с мертвой точки.

Как осветить черно-белый портрет одним светом

Помимо определенных настроек и стилей освещения, обязательно проявите творческий подход к использованию теней.Отбрасывание теней на объект может добавить еще один смысл вашим ярким черно-белым портретам.

Тени на черно-белых портретных фотографиях

Чтобы найти правильный тип освещения для вашего портрета, потребуется метод проб и ошибок и много практики. Драматическая, таинственная установка разделенного освещения может хорошо работать для одного объекта, но не очень подходит для другого. Будьте гибкими, но продуманно настраивайте освещение для создания мощных черно-белых портретов.

Советы по позированию в черно-белом портрете

Позируйте объекты

В портретной фотографии очень важно позировать объект съемки. Хотя это справедливо как для цветных, так и для черно-белых портретов, есть несколько вещей, о которых следует помнить при съемке именно в черно-белом режиме.

Глаза в приоритете

В черно-белой фотографии глаза важны как никогда. Глаза, как правило, выскакивают на черно-белом портрете.Поэтому постарайтесь расположить объект так, чтобы его глаза действительно рассказывали историю. Это часто означает, что объект должен смотреть прямо в объектив, когда вы приближаетесь.

Лучшие черно-белые портреты Платона

Найдите и создайте формы

Обычной практикой при съемке черно-белого портрета является съемка на полностью белом фоне. Если вы планируете это сделать, имейте в виду, что контраст предметов на этом пустом фоне сделает акцент на формах.

Лучшие черно-белые портреты Платона

Из-за этого очень важно позиционирование объекта для создания приятных композиционных форм и ключ к уникальным ярким портретам. Как видно из портрета Фореста Уитакера выше, Платон — один из мастеров этого дела. Он использует свою способность позировать своих объектов, чтобы создавать формы, которые выделяются и соответствуют истории того, кого он снимает.

Как делать черно-белую портретную фотографию

Используйте негативное пространство

Черно-белое изображение минималистично по своей природе.Отсутствие цвета может упростить сложную или запутанную фотографию. Не стесняйтесь использовать эту простоту в своих портретах, используя негативное пространство.

Тени имеют тенденцию сливаться с другими тенями, а светлые участки имеют тенденцию сливаться с другими светами, создавая негативные пространства на изображении. Создавая композиции, использующие этот эффект, можно создавать мощные портреты.

Например, взгляните на этот портрет фотографа Ли Джеффриса. Обратите внимание на то, как одежда снимается на черном фоне, создавая плавность, которая привлекает внимание к его лицу и рукам.

Лучшие черно-белые портреты Платона

Даже если вы не снимаете в контролируемой студии, съемка на твердом фоне, таком как чистое небо или глухая стена, позволит вам настроить фон при редактировании и добиться аналогичного эффекта.

Редактирование черно-белой портретной фотографии

Редактирование черно-белых портретов

Редактирование черно-белой фотографии портрета — это больше, чем просто регулировка контраста, теней и светов.Вы не поверите, но при редактировании черно-белых фотографий цвет имеет значение. Конечно, вы не сможете увидеть цветов, но каждое изображение состоит из красного, зеленого и синего цветов. Изменение некоторых из этих цветов создаст различные эффекты в вашей черно-белой портретной фотографии. Чтобы узнать, как настроить эти элементы в Photoshop, посмотрите этот видеоурок от Phlearn.

Как создать потрясающую черно-белую фотографию

Еще один отличный совет для редактирования черно-белой фотографии — использовать вычисления.Не волнуйтесь, для этого не потребуется никакого исчисления. Это просто означает использование инструмента «Расчеты» в Photoshop для смешивания разных каналов одного изображения.

Это позволяет обрабатывать больше деталей и получать больше вариаций от черно-белой фотографии. Ознакомьтесь с этим исчерпывающим руководством по Photoshop о том, как легко использовать вычисления и цветовые каналы для редактирования черно-белой портретной фотографии.

Черно-белые портретные фотографии Использование расчетов в Photoshop

При съемке черно-белых портретов важно помнить, что из-за отсутствия цвета черно-белые фотографии привлекают внимание к другим элементам, таким как контраст, формы и пространство.Использование этих элементов в освещении, позировании и редактировании поможет вам создавать яркие черно-белые портреты.

ВВЕРХ ДАЛЕЕ

Что такое светотень в кино?

Черно-белая фотография определяется использованием теней и света. Если это то, что вас привлекает к черно-белой съемке, то важно изучить стили освещения Кьяроскуро. Термин происходит от итальянских слов «chiaro», что означает «яркий», и «oscuro», что означает «темный». Узнайте больше о визуальном стиле Кьяроскуро в нашей следующей статье.

Следующее: Что такое светотень в кино? →

Оклендский портретист в поисках сущности предметов

Оклендский художник Андре Уайт описывает себя как «в основном» художника-самоучки, отмечая три лета, которые он провел на стипендии в Кливлендском институте искусств почти 40 лет назад. Но один из самых важных уроков искусства Уайта был извлечен не из самопознания, а благодаря совету его дяди, Гомера Лейна.

«Он сказал мне преодолеть разрыв в культурном взаимопонимании», — сказал 51-летний Уайт.«Он хотел, чтобы я не был просто визуализатором изображений, но говорил через свои картины».

Реалистические работы

Уайта по-прежнему говорят о многом — для толп посетителей Капитолийского холма через его портрет бывшего республиканца Рона Деллумса, а также для частных коллекционеров, в том числе актера Дэнни Гловера, юриста и поэта Уоррена Уилсона, брата бывшего мэра Окленда Лайонела Уилсона. .

Портрет Мартина Лютера Кинга-младшего, сделанный Уайтом в 1990 году, будет доминирующим визуальным элементом во время празднования 75-летия Кинга в Окленде.Плакаты с картиной будут распространены во время церемонии открытия в 11 часов утра в пятницу на площади Фрэнка Огава перед зданием мэрии Окленда. Изображение также используется в рекламных проспектах и ​​на веб-сайте праздника.

«Это заставляет людей замедлиться и задуматься», — сказал Джим Макилвейн, координатор специальных мероприятий Окленда. «Часть празднования доктора Кинга состоит в том, чтобы помнить, праздновать, действовать. Это не выходной, а выходной. Это то изображение, которое мы хотели от портрета.«

Картина маслом была первоначально заказана Уорреном Уилсоном. «Он хотел чего-то, что показало бы мощь и силу того, через что прошел Мартин Лютер Кинг, и затем оставил это на меня», — сказал Уайт. «Я выбрал более абстрактное произведение, потому что работа (Кинга) еще не закончена».

Как и во всей своей работе, Уайт пытался вывести на поверхность «внутреннего человека». Он изобразил Кинга в задумчивом настроении, положив руку на щеку, оценивающего нынешнее состояние нации.Кинг, кажется, бросает вызов нынешнему поколению, чтобы он закончил свою работу по защите гражданских прав. Правый нижний угол выглядит незавершенным, как будто у белого закончилась краска. Незавершенная часть представляет собой незаконченную работу Кинга.

«Он выглядит так, будто решает самые сложные задачи», — сказал Уилсон, демонстрируя картину в своем офисе.

Дядя Гомер наверняка одобрил бы.

Неформальное художественное образование Уайта началось в его родном городе Кливленде, где его родители водили семью на экскурсии в Кливлендский музей искусств.Молодой Андре часто пропадал в комнате, где выставлялся «Отдых» французского реалиста Вильяма Бугро. Картина маслом 1879 года, изображающая крестьянскую мать и ее детей, отдыхающих по пути в Рим, вдохновила Уайта.

Он начал рисовать в 5 лет, сначала карандашами № 2, а затем шариковыми ручками BIC, чтобы добавить цвета. («Моя мать ненавидела BIC. Они протекли и испортили мои штаны», — сказал он.) Он продал свою первую картину на художественной выставке в возрасте 9 лет, получив 75 долларов за картину женщины, завернутой в шаль, когда она пришла из магазина. холодно.

Уайт не помнит название пьесы, но помнит тему. «Вот так любовь может остыть, если ждать слишком долго», — сказал он.

В 12 лет он провел первые из трех летних каникул, обучаясь в Кливлендском институте искусств. С тех пор он учится самостоятельно. Уайт, страдающий дислексией, изучал такие книги, как «Материалы художника» Макса Дёрнера и «Материалы и методы живописи» Курта Велте, которые, по его словам, являются его библией.Он до сих пор ссылается на свой экземпляр 30-страничного буклета «A Guide to Oil Painting and Mixing», опубликованного в 1962 году.

Он также изучал работы классиков-реалистов Виллема ван Альста, Альбрехта Дюрера, Леона Бонна и Франца Ксавьера Винтерхальтера. «Я никогда не увлекался импрессионистами, не то чтобы они мне не нравились», — сказал Уайт. «Реалистический стиль меня просто поразил».

White продолжает тщательное исследование каждой картины. В 1997 году, когда он привлек более 65 местных художников к написанию портрета Деллумса, он потратил на эту тему восемь месяцев.Он сказал, что Деллумс позировал около 30 минут. Остальное время Уайт проводил, беседуя с Деллумсом и теми, кто знал его лучше всего, наблюдая за ним в действии на этаже Дома, общаясь со своими сотрудниками и просматривая фотографии.

«Когда я увидел картинку, я был потрясен», — сказал Деллумс. «Он действительно нашел время, чтобы почувствовать меня как человека, а не просто картинку».

Деллумс, который представлял Девятый избирательный округ с 1970 по 1998 год, поручил Уайту включить каждую морщинку, линию и седину.Уайт позаботился об остальных деталях. Деллумс, свободомыслящий демократ, который часто бодается с консерваторами, был представлен немного не по центру и демонстративно скрестил руки. На заднем плане светит луч света.

«Я пошутил с (Уайтом), что этот портрет был настолько мощным, что Конгресс не мог видеть меня двоих», — сказал Деллумс.

Уайт также много исследовал портрет короля. Он внимательно изучал фотографии и боролся со своей темой.А вот на покраску ушло три дня.

«Я всегда хотел нарисовать Мартина Лютера Кинга», — сказал он. «На всех остальных изображениях он проповедовал или находился в церкви. Я решил, хорошо, пусть сначала все рисуют свои картины».

Уайт работает в мастерской настоящего художника на Бродвее в Северном Окленде, где температура внутри определяется погодой на улице. В 1991 году у него обнаружили редкое мышечное заболевание, при котором он должен использовать трость, как только температура упадет.На протяжении многих лет ему приходилось дополнять доход своего художника разнообразной работой. Когда дела идут плохо, он вспоминает еще один урок дяди Гомера.

Его дядя когда-то хотел стать художником, но отказался от этой мечты после того, как поступил на службу в морскую пехоту во время Второй мировой войны. После этого он работал на фабрике, чтобы содержать семью.

«Он сказал, что упустил свой шанс», — сказал Уайт. «Он заставил меня пообещать продолжать делать это, никогда не отказываться от этого. Я все еще делаю это по сей день, хотя я много раз разорялся.«

---

Празднование дня рождения Мартина Лютера Кинга-младшего: Церемония открытия Oakland Celebrates the Dream состоится с 11:00 до 13:00. Пятница, Фрэнк Огава Плаза, 14-я улица на Бродвее, Окленд. Мартин Лютер Кинг III является основным докладчиком. Мужской хор Аллена Темпла, Дороти Моррисон и хор миссионерской баптистской церкви Великого Св. Павла среди исполнителей. Чтобы узнать расписание празднования на месяц, посетите oaklandnet.com / праздники.

Белая идентичность в Америке — это идеология, а не биология. История «белизны» доказывает это.

Последние несколько недель заставили американцев увидеть зверства, которые, к сожалению, слишком хорошо знакомы чернокожим американцам: убийства со стороны полиции и ужасающие, но рутинные случаи расовой дискриминации. Эта несправедливость продолжается десятилетиями, и черные люди устраивают протесты в основном в одиночку. На этот раз все по-другому, потому что зверства против полиции и антирасистские демонстрации произошли во всех 50 штатах, как в маленьких, так и в больших городах, да и по всему миру.На этот раз демонстранты не только черные; они демонстрируют прекрасный спектр рас и национальностей на улицах вместе, чтобы провозгласить, что жизнь черных имеет значение.

Эта история включает белых людей, которые считают себя личностями без значимой расовой идентичности, а также белых националистов и клановцев.

Сейчас возникает потребность в культурных изменениях, в образовании, которое знакомит с историей превосходства белых в Америке и историей чернокожих американцев как граждан и творцов.Пожалуйста, не думайте, что это одно и то же. Черная история, с одной стороны, и анти-черная несправедливость, с другой, — это две разные истории, хотя афроамериканская история включает в себя разрушительные жертвы анти-черных злодеяний.

Я рад видеть, как так много людей стекаются к историям чернокожих американцев и превосходства белых — двум темам, с которыми должен быть знаком каждый американец. Потому что нам нужно знать, что создание белизны имеет свою историю. Эта история включает в себя белых людей, которые считают себя личностями без значимой расовой идентичности, а также белых националистов и клановцев, выставляющих напоказ свою.История белых людей — это гораздо больше.

Американцы все еще пытаются понять, что раса — это идеология, а не биологический факт, больше похожий на колдовство, чем на эмпирическую науку. Кажется, столь же трудным для понимания является идея о том, что нашему представлению об одной большой белой расе, в которой вы находитесь, или вне ее, меньше столетия.

Белая идентичность не просто ожила в полном объеме и неизменна, как думает большинство людей. Теория белизны серьезно недооценивается, в результате чего миллионы людей не знают об истории, постоянной характеристикой которой являются изменения.Белизна менялась с течением времени, в разных местах и ​​в бесчисленных ситуациях человеческого ранжирования.

Позвольте мне повторить еще раз: у белизны есть история, значения которой меняются. Ни ученые, ни обычные люди не смогли договориться об определении белых людей — кто белый, а кто нет — ни о количестве рас, которые считаются белыми. Несогласие царит и царит с тех пор, как современное научное представление о человеческих расах было изобретено в эпоху Просвещения 18 века. Nota bene : изобретен в 18 веке.

До эпохи Просвещения люди классифицировали себя и других по кланам, племенам, королевствам, регионам, религии и бесконечному количеству идентичностей, зависящих от того, что люди считали важным о себе и других. До Просвещения европейцы могли видеть человеческие различия, они могли видеть, кто был высоким, кто невысоким, кто светлокожий, кто смуглым, различия, которые они объясняли в зависимости от религии, культурных привычек, географии, богатства и климата, среди наиболее обычных характеристик но не гонка.

Но ученые Просвещения начали классифицировать человечество по группам, которые стали называть расами, определяемыми по телесным измерениям, таким как цвет глаз, цвет кожи, рост и размеры черепа. Самая стойкая классификация принадлежит Иоганну Фридриху Блюменбаху (1752-1840), профессору Немецкого университета Геттингена. Блюменбах основал свою классификацию на размерах черепа и разделил человечество на пять «разновидностей», которые он разложил в соответствии со своими эстетическими предпочтениями.

Хотите больше подобных статей? Подпишитесь на THINK в Instagram, чтобы получать новости о самом важном культурном анализе недели

На двух концах Блюменбах поместил черепа, которые он считал уродливыми, африканского и азиатского. Рядом с африканцем был таитянин. Рядом с азиатом был коренной американец. В центре был «самый красивый череп» Блюменбаха — молодой грузинской женщины, которая была сексуальной рабыней в Москве, где она умерла от венерической болезни. Ее красивый череп стал основанием для названия, данного белым людям; уроженка Южного Кавказа (между Черным и Каспийским морями), она вдохновила лейбл «Кавказская.”

Сопутствующие товары

История американской белизны со времен эпохи Просвещения изобилует множеством увлекательных фигур. Все, от Томаса Джефферсона, Ральфа Уолдо Эмерсона, Франца Боаса, Малькольма Икс, Майкла Новака и Тони Моррисона, повлияли на наши представления о белизне. Я написал целую длинную книгу о том, как развивалось это мышление, под удобным названием «История белых людей», которая развивает то, что я только что сказал.

Слишком легко думать об ирландских, итальянских, славянских или греческих иммигрантах и ​​их детях как об «белых».Но эта риторическая конструкция игнорирует то, как американцы думали о белизне до 1940-х годов. Затем расовые ученые и обычные люди подумали, что существует несколько белых рас, таких как кельтская (ирландская) раса, северная итальянская раса, восточноевропейская раса ивритов, южно-итальянская раса и т. англосаксонская / саксонская / тевтонская / нордическая белая раса на вершине, в зависимости от того, когда вы говорили и с кем. Взрослые иммигранты мужского пола из этих якобы низших белых рас могли голосовать, когда чернокожие мужчины, родившиеся в США.С. не смог.

Почему 1940-е годы стали таким поворотным моментом? Потому что нацисты в Германии совершали расистские преступления, утверждая, что евреи в расовом отношении отличаются от немцев.

Почему 1940-е годы стали таким поворотным моментом? Потому что нацисты в Германии совершали расистские преступления, утверждая, что евреи в расовом отношении отличаются от немцев, что евреи не были арийцами, чему также считала досадно большая часть американцев, например, Генри Форд, ярый антисемит.

В 1940-х годах, когда надвигалась новая мировая война и национальное единство было главным приоритетом, эксперты учили американцев, что белизна — это единство, ключевой момент, используемый для поддержки сегрегации против чернокожих.

Унитарная белизна сохранялась до конца 20 века, когда иммигранты из Латинской Америки и Азии усложнили классификацию американских рас. Сейчас мы живем в эпоху, когда раса (черные, белые и т. Д.) Сосуществуют с этнической принадлежностью (латиноамериканцы, неиспаноязычные). Кто знает, какие классификации принесет будущее? Некоторые вещи мы уже можем видеть, что белизна была наиболее ценной, когда ее защищали законы и обычаи исключения, законы больше не подлежали исполнению, а обычаи отходили на второй план, поскольку американцы топчут цветные полосы и выходят замуж за кого хотят, независимо от расы.В то же время белизна продолжает восстанавливаться, поскольку латиноамериканцы все чаще объявляют себя белыми вместе с созвездием американцев, которые могут похвастаться смешанными расами и калейдоскопом оттенков кожи.

Сопутствующие

С белизной еще не покончено, но она не должна быть такой же белизной, как два или три поколения назад, как поколение назад, несмотря на героические усилия белых националистов укрепить ее с помощью оружия. Это хорошая вещь. После протестов Джорджа Флойда все меньше и меньше белых американцев теперь могут бездумно думать о себе как о неконтролируемых личностях, не играющих никакой роли в уничтожении превосходства белых.Пусть их признание прав человека, особенно прав чернокожих, снова изменит значение американской белизны.

Белый художник «произвольно» рисует портреты белых националистов, некоторые из которых убили POC — Slog

David Haughton Leah St.Лоуренс

В тот же день, когда белый офицер полиции Далласа, Эмбер Гайгер, «по ошибке» проникла в квартиру 26-летнего невооруженного чернокожего Ботама Шема Джина и застрелила его в его собственной квартире (она утверждает, что думала, что это ее квартира, а он был злоумышленником; теперь ей предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве; это Америка), новая выставка открылась в галерее 110 на Пайонир-сквер. Шоу Дэвида Хотона « разгневанных белых мужчин » включает в себя 12 картин с изображениями неонацистов, защитников оружия, националистов и «бесправных», взятых из мировых источников новостей.В шоу также представлены четыре портрета из серии фотографий Хотона. Андерс Беринг Брейвик, Фрейзер Гленн Миллер-младший и Дилан Руф среди тех, что показаны. Время этого шоу, мягко говоря, странное.

Спонсируемый

Как так получилось, что 16 портретов сторонников превосходства белой расы стали частью Art Walk? История: Галерея 110 — это галерея, принадлежащая ее членам, то есть каждый художник курирует свои собственные выставки; иногда в сотрудничестве друг с другом — например, с Angry White Men и Notorious Women Ли Тернер.Насколько я понимаю, и Хотон, и Ли Тернер счастливы и взволнованы тем, что выступают рядом друг с другом. Хотон, наиболее известный своими причудливыми пейзажными картинами, белый и гражданин США, но живет и работает в Ванкувере, Британская Колумбия. Он также педиатрический врач скорой помощи и описал свое исследование более темных тем, таких как мораль современной медицины и сериал «Лицо зла», как попытку объяснить боль и травмы, свидетелями которых он был в больницах. Какую боль и травму пытается объяснить Angry White Men ?

Почему Хотон хотел, чтобы мы посмотрели на эти воссозданные снимки из кружки и изображения жестокости в газетах? Кто такая публика? Что мы должны извлечь из этого шоу? Вот некоторые из вопросов, которые я задал ему непосредственно (он был в галерее в эту субботу), и ответы, что неудивительно, были пронизаны нерешительностью и вызвали словесное пожатие плечами от Хотона.

Произведение искусства Лия Сент-Лоуренс

Он не знает. Картины, по его словам, произвольны. В нашем интервью я не мог в это поверить. Эти изображения — все, абсолютно все, кроме произвольных. Эта статья публикуется в первый день еврейского Нового года, Рош ха-Шана, который является одним из высоких священных дней в иудаизме и завершается в День искупления.Для нас это время размышлений, самоанализа и поклонения, и пока другие вчера вечером посещали храм, я остался дома, чтобы написать это; слово «произвольно» прозвучало в моем телефоне, когда я слушал запись своего интервью.

По мере распространения информации о шоу в галерее произошла конфронтация между художником и местным черным ди-джеем. Портреты побудили молодого человека, по праву, напрямую расспросить Хотона о его решении повесить ценники на картины, в частности, на Дилана Руфа.Хотон рассказал мне о столкновении, как будто он был полностью шокирован тем, что оно произошло: «Я не согласен с его точкой зрения, этот парень [Крыша] оказался очень злым парнем, но его имени нет, название иронично, «Товарищ христианин» … Я на самом деле благодарен парню, который задал вопрос … за исключением того, что он не задавал его как вопрос, он просто накричал на меня ». (Я попытался установить личность местного человека, который указал на это Хотону, чтобы узнать свою точку зрения на события, но безуспешно. Я все еще надеюсь встретиться с ним и обсудить то, что произошло.)

Отсутствие прямой идентификации Дилана Руфа ошибочно, поскольку само изображение, взорванное и властное, достаточно четкое. Этот человек, причинивший столько боли (он убил девять чернокожих в церкви Южной Каролины и открыто был белым националистом), теперь является произведением искусства. Удивительно, но сам Хотон считает, что только у избранной группы людей есть проблемы с показанной работой; но на самом деле, кажется, существует огромная пропасть между устоявшимися прибыльными галереями, такими как Greg Kucera (который выступил в поддержку шоу по электронной почте, утверждает Хотон) и пространствами искусства на основе POC / квир / сообщества, которые отдают предпочтение социальная справедливость и выражения маргинализированных слоев населения.

Невозможно нарисовать такие работы, если они не будут сильно политизированы и не будут передавать привилегированный и агрессивный посыл. Художник белый. Убийцы белые. Сильной эмоциональной реакции со стороны окружающего сообщества следовало ожидать, и эту работу нельзя было показывать без учета национальной напряженности в отношении насилия с применением огнестрельного оружия, боли, связанной с постоянными убийствами POC и гомосексуалистов, ростом расизма в Америке и Европа и наглая публичная позиция белых националистов.

Газетные вырезки и онлайн-изображения, используемые Хотоном, взяты из моментов серьезного страха и травм, которые пережил не «сердитый белый человек», а, скорее, их жертвы, и поэтому воспроизведение этой работы в портретной живописи воспринимается как еще одна белый человек занимает привилегированное положение, в котором он эмоционально защищен от изображений, которые он представляет. Так вот, если бы это было намерением художника — оскорбить или бросить вызов, — это могло бы быть немного другим обзором, но Хотон производит впечатление неосведомленного о влиянии показа этой серии.

В ответ на мой вопрос о том, что, как он надеялся, члены сообщества извлекут из шоу, он сказал: «Я просто хочу быть художником, и я исследую его, просто как бы произвольно говоря, что я собираюсь нарисовать это и, таким образом, исследовать Это.» Когда сегодня белый человек заставляет работать таким образом, когда кто-то воспроизводит зло как искусство таким обыденным образом, вы теряете способность утверждать, что он « просто художник », и вместо этого вступаете в битву за то, чтобы голоса маргиналов были услышаны через привилегированный.Более того, сам Хотон превзошел свои способности быть простым пейзажистом и вместо этого подвергается концептуальной критике со стороны сообщества — за исключением того, что здесь даже нет сильной концепции.

История белых людей Нелл Ирвин Пейнтер

Название книги известного историка Нелл Ирвин Пейнтер «История белых людей» может немного походить на сатирическое произведение Кристиана Ландерса « Stuff White People Like ».Фактически, это очень серьезное и очень доступное исследование самой концепции расы. Это также очень необходимая книга в то время, когда, несмотря на картирование человеческого генома, которое говорит нам об обратном, общественное мнение склонно рассматривать расу как биологический факт, а не как социальную конструкцию.

Блестящее исследование

Painter заставляет читателей внимательно присмотреться к понятию расы, в частности к значению «быть белым». Она показывает через массу исторических свидетельств, что белизна — это конструкция сильного, метафора, которую привилегированное использование использует для определения самих себя, и концепция, «движимая вековым социальным стремлением охарактеризовать бедных как постоянно других и по своей сути неполноценных». .

Painter уводит нас в глубь древности, чтобы выполнить свою задачу, исследуя идеи человеческого различия в греко-римском мире и рост пагубного представления о том, что красота и белизна — это арахисовое масло и желе культурной самобытности. «Белое красиво» постепенно превратилось в опасную идею, которая опробовала западные концепции идентичности и различия.

Предполагаемая связь между красотой и белизной возникла из разных источников. Пейнтер рассматривает один из наиболее интересных, когда она смотрит на историю одалиски, художественные изображения белых (обычно блестящих белых) женщин-рабынь в османской Турции в XIX веке.Эти картины и скульптуры стали чрезвычайно популярными в Соединенных Штатах и ​​Европе, и даже немецкий мыслитель Просвещения Иммануил Кант использовал их образ в своем аргументе о том, что стандарты красоты универсальны (и что белые люди являются универсальным стандартом).

Европейцы использовали зарождающуюся научную революцию, чтобы поддержать свои корыстные концепции эстетики и расы. Значительная часть книги посвящена истории «научного расизма», попытке утвердить понятие расы как биологической категории.Подобно тому, как ученые стремились создать таксономию мира природы, многие из тех же мыслителей стремились создать таксономию людей, классифицируя их по якобы уникальным расовым характеристикам.

Белизна получила авторитетный отпечаток зарождающейся науки 18 века. Немецкие мыслители классифицировали западных европейцев, как это ни парадоксально, как «кавказцев». Хотя Кавказ, горный хребет на юге России у Черного моря, кажется, далек от Западной Европы, мифология научного расизма рассматривала этот регион как место проживания самых эстетичных народов на земле.Очевидно, пришли эти европейские мыслители к выводу, что пра-пра-пра-прадедушка должен был быть именно отсюда.

Несмотря на то, что уделяется должное внимание долгому и сложному фону развития представлений о расе, основная часть книги История белых людей сосредоточена на истории «быть белыми» в Соединенных Штатах. Пейнтер подробно описывает, как в Соединенных Штатах раса стала связана с рабством. Она также подчеркивает, что американское общество периодически расширяло свое представление о белизне, отвергая, например, ирландцев сначала, а затем принимая их.Она утверждает, что американцы азиатского происхождения стали считаться белыми к концу 20 века. Ясно, что «быть белым» не имело ничего общего с биологией и все было связано с классом, экономической властью и доступом к культурным привилегиям.

«Белый» как ограниченный статус, выделенный привилегированными, имел ужасающие результаты в Соединенных Штатах. Пейнтер настаивает на том, чтобы ее читатели понимали, как пагубные представления о расе лежат в основе массового насилия в отношении афроамериканцев. Она также исследует, как концепции расовой чистоты оказали влияние, которое мы обычно связываем только с национал-социализмом в Германии.Большинство читателей будут шокированы, узнав, что между 1930-ми и 1968 годами 65 000 американцев были стерилизованы против их воли из-за представлений о расовой нечистоте и «вырождении». Сотрудники правоохранительных органов и службы социального обеспечения сотрудничали, чтобы обеспечить соблюдение государственной политики стерилизации в отношении женщин, считавшихся преступниками, психически ослабленными или каким-то другим образом.

Принудительная стерилизация в США полностью подтверждает аргумент Пейнтера о природе белизны. Это было прежде всего оружие привилегированных против бедных.Художник очень сочувственно рассказывает историю первой жертвы этих законов, Кэрри Бак из Вирджинии. Бак, хотя и выглядела «белой», была незамужней женщиной в государственном учреждении. Бак олицетворяет для автора типичную жертву таких законов. Бедная женщина, изнасилованная в молодом возрасте, была помещена в лечебное учреждение. После родов ее стерилизовали. Цвет кожи иногда не защищал от жестокости «белых людей».

Описание Пейнтер расовых концепций в Америке 20-го века иногда затрагивает американскую популярную культуру, хотя она, как правило, придерживается интеллектуальной истории и политики.Она справедливо описывает художественные фильмы до 60-х годов как «вездесущий скандинавский стиль». Хорошие парни не только белые, но и совершают свои дела на фоне того, что Пейнтер называет «полностью американским англосаксонским фоном», где даже массовые сцены в городских районах состоят из белых статистов.

Это также тот случай, хотя здесь это не рассматривается, что стандарты женской красоты в американском фильме были близки к «мраморной белизне» фигуры одалиски. Было бы полезно провести полное изучение этого вопроса.Как, например, появление загорелой кожи и идеала «пляжной красоты» повлияли на концепцию белизны? Подобные культурные сдвиги, возможно, больше влияют на общественное мнение, чем антропологические дискуссии о расе. Оба, на самом деле, имеют тенденцию комплексно подпитывать друг друга.

Один из разочаровывающих аспектов Истории белых людей — это то, насколько усеченным становится обсуждение Пейнтером 60-х годов до настоящего времени. Книга неожиданно прерывается на короткой главе, наполненной идеями, которые Пейнтер никогда полностью не исследует.Она отмечает, например, что «череда небелых миссис Америк, Дженнифер Лопес и Бейонсе Ноулз» коренным образом изменила многовековое сочетание бледной кожи с красотой в доминирующих культурах. Она, конечно, отмечает избрание Барака Обамы как решающий момент в истории расовых построений.

К сожалению, Painter в основном оставляет нам риторические вопросы о том, что могут означать эти изменения за последние 40 лет. Она предполагает, что то, что мы наблюдаем, является еще одним расширением концепции белизны, а не трансформацией Америки в пострасовое общество, как это любят утверждать некоторые представители обоих концов политического спектра.

Одна из сильных сторон работы Painter — ее доступный стиль. Массовая историография природы и истории белизны как концепции имеет тенденцию к теоретической неясности. Многое из этого совершенно недоступно для обычного читателя. Художник ловко передает иногда сложную интеллектуальную историю. Это здоровенная книга, но менее опытный писатель не смог бы передать столько материала, не погрузив своего читателя в запутанность этой истории.

Бывают моменты, когда это большое прочтение действительно становится разочаровывающим, и стилистические приемы Художника начинают отступать.Резкие переходы от мыслителя к мыслителю и от концепции к концепции кажутся нестабильными. Все попытки Пейнтера не превратить книгу в очень интересный учебник для колледжа иногда терпят неудачу. Неудивительно, что в книге такого размера попытки краткости и заостренной фразы иногда заканчиваются катастрофой. Возможно, худшим примером является ее описание антрополога Рут Бенедикт как «пытающегося выкопать путь из очень глубокой расовой ямы, и она смогла достичь ясности только наполовину, как и положено беспорядкам ее эпохи».Гм, что?

Стилистические проблемы портят, но никогда не портят это поистине блестящее и обычно элегантное произведение популярной науки. Если заимствовать неудачную фразу, Соединенные Штаты большую часть своей истории находились в «расовой яме». Работы Художника заслуживают того, чтобы их часто можно было встретить за обеденным столом и во многих разговорах о кулерах, поскольку это именно та историческая работа, которая должна стать точкой сплочения социальных изменений. Надеюсь, его публикация и положительный прием — знак того, что мы приближаемся к концу истории белых людей.